Порою нестерпимо хочется

Стараясь дышать как можно бесшумнее, он оглядывается, пытаясь хоть что-нибудь различить во мраке. Три крохотных оконца, застекленные многочисленными осколками, скрепленными между собой медной проволокой, пропускают слабый, мутно-кровавый свет. К тому же некоторые из них покрашены. Но и некрашеные настолько стары и стекло их такого плохого качества, что все освещение напоминает какое-то зеленовато-подводное царство. В общем, этот вялый свет не столько помогает, сколько мешает видеть. По комнате плавают облака дыма, и если бы не плита, что-либо различить было бы и вовсе невозможно -- лишь всполохи пламени за стеклянной дверцей удерживают все предметы в комнате на своих местах. Кто же здесь так традиционен, чтобы сохранять такую готику? Что за сборище привидений кормит эту прожорливую плиту и выдыхает эти пастельные испарения?

Он бы предпочел, чтобы света было побольше, но не решался идти на цыпочках через всю комнату к лампе. Оставалось удовлетвориться пульсирующим и подмигивающим печным глазом. Свет мягко блуждал по комнате, дотрагиваясь то до одного, то до другого предмета... Вот пара пестро разодетых французских вельмож танцуют керамический менуэт; охотничий нож с рукояткой из оленьего рога сдирает обои со стены; целый батальон "Сборников для чтения" сомкнутыми рядами марширует по L-образной полке; дышат тени; длинноногие табуретки запутались в паутине полумрака... Где же живые обитатели этого мира?

-- Послушай! -- Через кухонное окно я окидываю взглядом двор. -Наверное, он уже в гостиной, -- шепчу я. -- Наверное, он уже вошел и стоит там.

-- Один? -- невольно таким же шепотом отвечает Генри. Так шепчутся в библиотеках или борделях. -- Какого дьявола, что с ним стряслось?

-- Ничего с ним не стряслось, я уже говорил тебе. Я просто сказал, что он немного не в своей тарелке.

-- Тогда почему он не идет сюда, на кухню, если он там, если с ним все в порядке? Сел бы, перекусил. Клянусь, я не понимаю, что здесь происходит...

-- Тесс, Генри, -- говорит Джо Бен. Все его дети сидят над своими тарелками, глаза, как и у Джэн, огромные, как доллары. -- Просто Хэнк считает, что мальчик устал с дороги.

-- Знаю! Мне уже говорили об этом!

-- Тесс!

-- Что это вы цыкаете на меня!.. Господи, можно подумать, что мы от него прячемся. В конце концов, он мой сын. И я хочу знать, какого черта...

-- Па, единственное, о чем я тебя прошу, дай ему несколько минут осмотреться, прежде чем ты накинешься на него со всеми своими вопросами.

-- Какими вопросами?

-- О Боже, обыкновенными.

-- Ну что ж, ясно. И что ты считаешь, я буду у него спрашивать? О его матери? Кто ее сбросил или что-нибудь вроде этого? Я не такой законченный идиот, не знаю уж, что вы, сукины дети, обо мне думаете, прошу прощения, Джэн, но эти сукины дети, кажется, считают...

-- О'кей, Генри, о'кей...

-- Что за дела? Разве он мне не родной сын? Может, я и выгляжу как булыжник, но не совсем же я окаменел!

-- Хорошо, Генри. Просто я не хотел...

-- Ну, а раз ты говоришь "хорошо"...

И он начинает подниматься. Я чувствую, что говорить с ним бессмысленно. Какое-то мгновение он стоит, поводя искалеченной рукой по пластмассовой поверхности стола, который всегда норовит зацепить его, так как ножки идут не перпендикулярно полу, а слегка изогнуты. Поэтому я прыгаю, чтобы вовремя поймать его, но он вытягивает руку и покачивает пальцем. И так он стоит, хорошо

сохраняя равновесие, в натуральную величину, полный самоконтроль, никакого пота, медленно обводит всех нас взглядом, ерошит волосы на голове маленького Джона, явно напуганного всем происходящим, и произносит:

-- Значит, так. Раз вы считаете, что все о'кей... Тогда, пожалуй, я пойду высунусь туда и скажу "привет" своему сыну. Может, я буду неправильно понят, но, думаю, на это я еще способен. -- Он разворачивается и покачиваясь направляется к двери. -- Думаю, уж по крайней мере, на это я способен.)

Плита гудит и постанывает, нагло восседая на своих четырех кривых ножках. Задумчиво поднеся палец ко рту, перед ней стоит Ли и разглядывает коллекцию пустяков и мелочей, собранных за долгие годы жизни: сатиновые подушки с выставки в Сан-Франциско; документ в рамочке, удостоверяющий, что Генри Стампер является одним из учредителей общества "Мускулистых обезьян" округа Баконда; лук и пучок стрел; прибитые гвоздиками видовые открытки; веточка омелы, свисающая с потолка; резиновая утка, выпучившая глаза на валяющегося рядом в соблазнительной позе мишку; снимки довольных рыбаков с рыбами, достигающими им до бедер; снимки убитых медведей с принюхивающимися к ним собаками; фотографии кузин, племянников, племянниц -- каждая с датой. Кто делал эти снимки, выводил чернилами эти даты, кто купил этот ужасающий набор китайских тарелок?

(Я выхожу и смотрю. Генри останавливается в дверях перед ступенькой.

-- Если бы я только лучше слышал. -- Он наклоняется и смотрит вниз. -Мальчик? -- зовет он. -- Ты там, в темноте?

Я обхожу его и поворачиваю выключатель. Ли, вон он, стоит, прижав руку ко рту, словно не знает, идти навстречу или бежать прочь.