Порою нестерпимо хочется

-- Чертовская погодка, что скажешь? -- говорил агент по недвижимости, идя по Главной улице с Братом Уолкером. Плащ у него был перекинут через плечо, лицо лучилось в предвосхищении перемен к лучшему. Он оптимистически глубоко вдохнул и выпятил грудь, подставляя ее солнцу, как цыпленок, просушивающий перья. -- Чертовская!

-- Ах! -- Брат Уолкер не испытывал особого энтузиазма по поводу этого конкретного определения.

-- Что я хочу сказать, -- будь прокляты эти типы, которые не дают спокойно поговорить на родном американском языке, -- что такой климат в конце ноября и вправду сверхъестественный, сверхъестественный, не согласен?

Брат Уолкер улыбнулся. Так-то лучше.

-- Господь всеблаг, -- уверенно провозгласил он.

-- Ну!

-- Да-да, всеблаг...

-- Настают хорошие времена. -- Таково было мнение агента. -- Старое позади. -- Он чуть ли не звенел от легкой радости; он вспомнил о последней вырезанной им фигурке, лицо которой получилось на удивление похожим на Хэнка Стампера. Но теперь все было позади. И очень вовремя. -- Ага. Теперь, когда правда восстановлена.,, все начнут богатеть.

-- Да... Господь всеблаг, -- бодро повторил Брат Уолкер и на этот раз добавил: -- И справедлив.

Они шли по залитой лужами улице, торговец мирским и продавец нетленного, случайные попутчики, связанные одним предназначением и одинаковыми взглядами на судьбу, оба в наилучшем расположении духа, грезя о великих взаимодействиях неба и земли, бодрые и радостные, истинные учителя оптимизма... и все равно лишь жалкие любители по сравнению с мертвецом, которого они шли хоронить.

В гостиной Лиллиенталь рассматривает старые фотографии и наносит последние поспешные штрихи, чтобы и этот "любимый и дорогой" выглядел как живой. Он стремится к абсолютной естественности в церемонии, чтобы потом никто не стал оспаривать предъявленный счет: счет довольно весомый, чтобы покрыть убытки накануне на похоронах этого жалкого Вилларда Эгглстона и нищего алкаша, который тесал дранку, -- последнего обнаружил лесничий в его собственной хижине, а за такими находками надзирает прокурор... Так что к сегодняшнему усопшему Лиллиенталь особенно внимателен, отчасти за плату, отчасти стараясь возместить недостаток уважения, оказанного им вчера другому куску протухшего мяса...

Индеанка Дженни сидит на своей лежанке в позе лотоса, по крайней мере в том ее исполнении, на которое она способна. С тех пор как до нее дошли слухи о несчастном случае, она медитирует. Она давно проголодалась, к тому же ее мучают подозрения, что у нее под юбкой обосновалось целое семейство уховерток. Но она ждет и не шевелится, стараясь думать о том, о чем велит Алан Ватте. Не то что она сильно верит, будто это поможет решить ее проблемы, скорей она просто тянет время: ей не хочется идти в город, где на нее обрушатся новые известия. А новые известия после случившегося в верховьях реки, как она понимает, могут быть только плохими известиями... И она не знает, что страшит ее больше -- услышать, что Генри Стампер все еще жив или что он уже умер.

Она закрывает глаза и удваивает свои усилия, чтобы ни о чем не думать, или почти ни о чем, по крайней мере ни о чем неприятном, как, например, ноющие бедра, Генри Стампер или уховертки...

В гостинице Род отрывается от газеты и видит, как в комнату входит сияющий, раскрасневшийся Рей, неся в руках кипу обернутых в зеленую бумагу кульков и свертков. "Надену белый галстук... распущу свой хвост". Рей вываливает свой груз на кровать. "Рыба и суп, Родерик, дружище. На вечер -рыба и суп. И много денег. Тедди заплатил за два месяца; жаль, что с нами уже нет бедняги Вилларда, вот бы порадовался, -- сколько он нас грыз из-за нашего счета. Не повезло тебе, Вилли, подождал бы парочку дней и получил бы все сполна". Он переходит на чечеточный шаг, выдвигая ящики комода. "Ну-ка, ну-ка, пора откапывать старый боевой топор. Иди к папочке, малыш, надо размять фаланги..."

Род смотрит, как Рей достает из-за комода гитару. Он откладывает газету, но, несмотря на все радостные известия, решает не впадать в эйфорию.

-- А что это ты так разошелся? -- интересуется он, когда Рей начинает настраивать инструмент. -- Эй, Тедди наконец согласился повысить нам плату?

-- Не-а. -- Тинг-тинг-тинг.

-- Ты получил что-нибудь от своего богатого дядюшки? А? Или от Ронды Энн? Черт бы вас побрал обоих...

-- Не-а, не-а, не-е-е-аааа. -- Тинг-тинг-тинг. -- Может, струны так покривились из-за перемены в погоде. -- Тинг-тинг.

Род перекатывается на бок, прикрываясь газетой от солнца, льющегося сквозь пыльные занавески, и снова возвращается к объявлениям о предоставлении работы.

-- Если ты настраиваешь инструмент для сегодняшнего вечера, то можешь начать подыскивать себе бас и соло. Потому что, парень, я отваливаю. Меня это больше не устраивает... десять долларов за вечер без чаевых -- за такие деньги я больше ни звука не издам, я так и сказал Тедди.

Рей отрывается от гитары и расплывается в широкой улыбке.

-- Знаешь, старик, сегодня... ты получишь десятку целиком, а я и чаевыми буду счастлив -- вот какой я благородный парень. Идет?