Порченая

А месса и в самом деле была для Жанны памятной: незнакомый монах пробудил в ней чувства, до сей поры неведомые ее сильной и уравновешенной натуре. Слова пастуха странным образом намекали на ее встречу с тем, кто, судя по рассказу Нонон, стал жертвой Синих мундиров, а с Синими мундирами, доживи он до гражданской войны, непременно сражался бы ее отец, Лу де Горижар. Обещание пастуха невольно запало в душу Жанны и углубило уже полученное впечатление. Таинственное существо человек, потому и может случиться, что ничтожнейшее из обстоятельств — совпадение событий или слово — поразит его, удивление запомнится, подчинит его себе, завладеет целиком.

Жанна вернулась домой в небывалом смятении. Сумрачный монах и сумрачные угрозы пастуха мешались у нее в голове.

Однако привычная череда забот и дел уже выстроились перед ней, неся спасительное отвлечение. Жанна сбросила шубку, сабо с черными ремешками и по-хозяйски засновала по дому. Лицо ее было так ясно, так безмятежно, словно ничего необычного с ней не происходило.

По заведенному порядку Жанна каждый вечер самолично занималась ужином для слуг, потом говорила с каждым и назначала ему урок на следующий день. Слуг в Кло было много: и своя челядь, и наемные батраки, так что занимали они целый длинный стол в кухне Фомы Ле Ардуэя. Вот и в этот воскресный вечер хозяйка наблюдала бдительным оком за порядком в своем королевстве, а, как известно, для любого порядочного королевства хозяйская бдительность — главное. Речь за столом велась о монахе в черном капюшоне, — пройдя по церкви, он напугал до смерти всех прихожан Белой Пустыни, и теперь все только о нем и толковали.

— Не знаю, какое имя дали ему при крещении, — говорил высокий лакей с завитыми волосами, известный краснобай и щеголь, откусив изрядный кусок гречневого хлеба, обильно смазанного гусиным жиром, — но я назвал бы его «дьявольская образина», и пусть Господь меня накажет, если я ошибся.

— За свою жизнь я видал не одно пулевое ранение, — подхватил молотильщик, когда-то воевавший под началом генерала Пишегрю[26], — и клянусь, человеческие пули не оставляют таких рубцов. Если в аду у дьявола есть оружейня, то, верно, так выглядит тот, кто попался чертям в лапы и они его не дострелили. Да и на монаха мало похож этот капюшон, скорее на вояку. Я видал его в субботу часа в четыре, он скакал галопом по дороге под Шене-Сансу. Дорога-то, сами знаете, ухаб на ухабе, за зиму две кареты непременно опрокинутся, а его кобылка скачет, будто наскипидаренная, и монах, чума ядреная, сидит как влитой. Голову готов прозакладывать, что во всей голландской армии человек двенадцать кавалеристов держались в седле так же. Не больше!

Жанна не могла не слышать застольных разговоров. То же самое говорила ей и Нонон Кокуан, описывая появление необычного священника у господина кюре. Вот только слуги Кло, в отличие от Нонон, ничего, кроме того, что монах — отменный наездник, о нем не знали.

Неожиданное появление в городке монаха и его устрашающее уродство взбудоражили даже флегматичных нормандцев, а ведь расшевелить их нелегко, они заняты только собственными заботами и доходами, свято блюдя традицию предков, которые и воевали-то с кличем: «Добыча!» Чувствительность и любопытство к чужим бедам отличают скорее южан, чем северян.

Однако в тот день выходило так, что Жанна хоть и гнала, как назойливое наваждение, любую мысль о зловещем монахе в капюшоне, который так не подходил ему, но все вокруг напоминали ей о нем. Воистину, бывает в жизни сплетение обстоятельств, которое хочется назвать судьбой!

После того как слуги поужинали и разошлись, кто спать, а кто гостевать, Жанна распорядилась подать ужин себе и мужу.

Обычно Фома Ле Ардуэй, если не был в отъезде — на ярмарке или на рынке в соседнем приходе, — возвращался в Кло к семи часам и ужинал вдвоем с женой, но чаще втроем, вместе с каким-нибудь приятелем-фермером, которого приглашал для застольной беседы. Жили они в старинном, с двумя обветшалыми флигелями доме, что стоял в глубине второго двора, особняком от фермы. Комнат в доме было великое множество — и столовая, и гостиная, в ней Жанна разместила свое родовое наследие: несколько семейных портретов де Горижаров, на которые смотрела с болезненной гордостью. Но сколько бы ни было в доме комнат, ели они с мужем всегда в кухне за отдельным столиком, и, хоть были день-деньской у собственных слуг на глазах, достоинство их нисколько не страдало.