Порченая

Нонон не настаивала. К Жанне Ле Ардуэй она относилась с почтением, помня ее еще юной мадемуазель де Горижар — хоть и было это давненько, — и охотно бы ей услужила, но отказу обрадовалась, разделяя суеверия здешних мест. Старой усадьбой называли дом, окруженный садом, где до революции жил священник, и пользовался он в округе такой же дурной славой, как пустошь Лессе. Обветшалый, мрачный стоял он на перекрестке, куда сходилось целых шесть когда-то оживленных дорог, купил его зажиточный крестьянин, но жить не смог и превратил дом в амбар, а сам поселился совсем в другом месте. Можно его понять! В усадьбе-то, как говорили, хозяйничала нечистая сила. Иначе откуда брались там огромные черные кошки, что встречали вас и упрямо шли за вами по дороге? А потом желали доброго вечера с неизъяснимым выражением усатой морды. Так что неудивительно, если Нонон не слишком огорчилась отказу Жанны, тем более что и возвращаться обратно ей пришлось бы одной, пробираясь в потемках по крутой тропке. Однако Нонон постояла и посмотрела, как перебирается Жанна с камешка на камешек через лужи по раскисшей дороге. И, увидев, что голубая шубка завернула за угол кладбища, утешила себя:

— Что правда, то правда, Жанна не из пугливых. Не то что я. И годами она моложе. И поученее нас всех, вместе взятых. Ведь мать ее — Луизон-Кремень, а отец — сеньор де Горижар.

О покойном де Горижаре говорили, что не найдется под небесной шапкой такого, чего бы он испугался.

Успокоившись таким образом насчет судьбы Жанны Мадлены, Нонон пустилась в обратный путь. Проходя мимо серого каменного креста, что стоял посередине кладбища, она склонила голову и перекрестилась. Еще раз она перекрестилась, проходя мимо кустов вечнозеленого тиса, сторожа мертвых, — по старинной традиции он рос прямо напротив входа в церковь. От церкви Нонон повернула к небольшой горсточке домишек, их называли городом; там она и жила. Теперь до дома было рукой подать, и она вздохнула с облегчением.

По дороге через кладбище, очень старое и очень заброшенное — валилась ограда, ее не поднимали, вырастала трава, ее не косили, и она покачивалась на ветру жатвой смерти, — невежественная, боязливая и набожная Нонон, зябко кутаясь в белую шерстяную накидку, тихо радовалась про себя тому, что на склоне сырого зимнего дня она далеко от страшной усадьбы, и ей совсем не хотелось оказаться на месте Жанны Ле Ардуэй.

А Жанна шла вперед и вперед, и сердце у нее билось так же ровно, как ровны были ее шаги. Все окрестные дороги она знала наизусть, изъездив их на лошади, исходив пешком в девичестве и в замужестве. А сейчас так глубоко задумалась, что ни возможность дурных встреч, ни дурная слава Старой усадьбы ее не тревожили.

V

Чтобы лучше понять столь внезапный, я бы сказал, дьявольски внезапный интерес, жертвой которого очень скоро станет Жанна Мадлена, нужно сначала рассказать, кто же такая мадемуазель де Горижар, ставшая после замужества хозяйкой Фомы Ле Ардуэя.

Кроме цветущей молодости, кроме сил и энергии, Жанна обладала еще мужественным сердцем и трезвым острым умом истинной нормандки, благодаря которому Нормандия славится как родина идеальных хозяек и мудрых домоправительниц. Прибавим еще, что уважение, которым она пользовалась в округе, было поистине неподдельным, и доказательством тому то, что ни один бедняк не осуждал ее за богатство, неправедно нажитое Фомой Ле Ардуэем, человеком хитрым, изворотливым и жестоким.

Когда речь заходила о Ле Ардуэях, жену всегда отделяли от мужа и не упрекали ни в чем, разве что сожалели о ее замужестве, но прощали и замужество, вспоминая, кем она была по рождению: семейство де Горижар отличалось и знатностью, и могуществом.

Страсть, промах и неудача — вот тройной корень всех житейских превратностей. Из поколения в поколение на протяжении веков разрастался он в семействе Горижаров и в конце концов погубил его. К грозовому 1789 году они разорились окончательно и бесповоротно.

Жанна Мадлена де Горижар последняя веточка древнего нормандского рода, осталась — увы! — без питающего ствола. Защита сироте — милость Божия, Жанну взяли к себе супруги Авелины, многим обязанные де Горижарам, и воспитали девочку вместе с остальными своими детьми. Не возьми они ее, она бедствовала бы, как маркиз де Потиньи, о котором фермер Тэнбуи сказал с ужасом: «Я видел собственными глазами, как он стоял с протянутой рукой!..» Его ужас породило пламя благоговения черной кости перед голубой кровью. Когда-то это пламя полыхало в крестьянских душах с невообразимой яркостью, зато теперь после него и пепла не осталось.