Порча

– Я стала прагматичной, – вздохнула Марина.

Тот, чье имя нельзя называть… да хорош, тоже мне выискался Волан-де-Морт! Макс его имя… Макс наутро пел соловьем и конструировал совместные планы, но Марина остудила пыл.

– Между нами все конечно.

– Но… я думал, ты простила меня…

– Простила. Я себя не прощу, если впредь вляпаюсь в такое дерьмо. Катись в Москву, во Владимир, куда угодно. А ко мне больше не приезжай.

– Я приеду. – Он хватал за руки, Марина отстранилась. – Через неделю я поеду в Москву, я обязательно приеду…

– Я тебя не впущу.

– Марин, но ночью…

– Это физика. Как с твоими подружками. Я примеряла твою шкуру: без любви, да и без особой страсти. Мне не понравилось.

– Никаких подружек больше нет.

– Макс, – она уперлась пятерней в его грудь, – ты меня слушаешь? Слушай внимательно: Я. Тебя. Не люблю. Прощай.

– Получается, – сказала, надкусывая тесто, Люба, – ты трахнула его и выбросила.

– Бедный, – покачала головой Ольга Викторовна.

– Бедный? – негодующе переспросила Люба. – Вы на чьей вообще стороне?

– На стороне Марины, конечно! Просто мне почему-то всегда жаль подонков. В кино и в книгах. Ничего не могу поделать с собой.

– Сама поражаюсь, – сказала Марина. – Откуда во мне столько цинизма? Я полтора года с ним провела. А читаю его сообщения девицам и ничего не чувствую. Будто он не человек, а кусок мяса. Или ну…

– Огурец, – сказала Люба, нашпиливая на вилку корнишон.

– Главное, – сказала Ольга Викторовна, – надеть на этот огурец презерватив.

– После его Оль и Карин? Не сомневайтесь.

– Ничего, – Люба взяла бокал с пивом, – найдем мы тебе нормального парня, Марин.

– Ага, – вторила Кузнецова, – в крайнем случае воспитаем. Предлагаю выпить за нашу дворянку.

– Спасибо, девочки. – Марине хотелось обнять коллег. Метель атаковала стеклопакеты, она словно отрезала кафе от остального мира.

– А я на вас ужасно обижаюсь, – вспомнила Люба, – отличные подруги! Одна три месяца молчала, что приходится Стопфольду праправнучкой, другая вообще годами скрывала его дневник.

– Ты поймешь почему, когда почтешь.

– Там действительно что-то страшное?

– Точно не для музея, – сказала Ольга Викторовна.

– Мой прапрадед сошел с ума. Он думал, что привез из Грузии джинна.

– Как в «Аладдине»?

– Только очень злого. Ваза с костями, которая влияла на обитателей поместья.

– Так, может, правда привез?

Марина удивленно посмотрела на подругу. Та не улыбалась.

– А что? – повела плечами Люба. – Учитывая судьбу Стопфольда. Вы знали, что кто-то из его слуг покончил с собой в доме?

– Да, – сказала Ольга Викторовна, – няня его дочери. Это есть в дневнике.

По просьбе Любы Кузнецова пересказала в деталях содержание коричневой тетради.

– Мне и без чтения стало страшно, – поморщилась библиотекарь. – Коровий мальчик? Шакалы в наших широтах? Ему определенно не откажешь в фантазии. А про портрет монаха я слышала.

– Серьезно?

– Есть мемуары врача, бывавшего в поместье. Похоже, Стопфольд нарисовал исключительную гадость. Гости были напуганы и смущены.

– Нарисовал или купил в Тбилиси, – сказала Марина, отхлебывая пиво. – Ольга Викторовна, ваша мама не говорила, при сносе особняка не находили ничего такого?

– Вазу с джинном? – спросила Кузнецова.

– А вдруг.

– Судя по дневнику, ее замуровали в стене подвала, а подвал они не трогали. Забетонировали кирпич.

– Забавно, – нахмурилась Люба, – недавно мой Саша расспрашивал про подвальные стены.

– Ему-то зачем?

– Не знаю. Это было в тот день, когда Тамара напала на поварих. Но… после того как он побывал в подвале, его словно подменили.

– В каком смысле? – Марина ощутила холодок.

– Он замкнулся… ведет себя странно. Шарахается, стонет во сне. Четыре года назад его друг покончил с собой…

– Тиль, – сказала Кузнецова, – наш трудовик. Не пережил смерть жены.

– Да, и я даже боялась грешным делом, что Костров последует его примеру. Он мучился, ел себя поедом. Думал, что мог спасти товарища. Трудные были времена. Со временем все устаканилось… а теперь я слышу, как он во сне обращается к покойному Тилю и умоляет не разрушать какую-то стену. Да, именно так.

– Проклятие Стопфольдов до сих пор действует? – спросила Кузнецова и, увидев лица подруг, поспешно уточнила: – Это шутка. Глупая.

– Моего Кострова не пронять проклятиями, – отмахнулась Люба, но Марина заметила тревогу в ее глазах. – Он слишком занят бумажками.

– Развивая тему, – тоном «я дурачусь, не воспринимайте всерьез» сказала Марина, – джинн заставил Тамару Павловну ранить поварих.

Ольга Викторовна подхватила:

– А ее плененная племянница родила зубастого карлика.

– Остановитесь на этом, – взмолилась Люба, – и так не усну ночью.

– Извините, – сказала подошедшая официантка, – из-за погодных условий торговый центр закрывается через полчаса.

– Допиваем, девочки, – велела Кузнецова.

Последующие дни Марина мысленно возвращалась к этому разговору. Она не сказала подругам о самом важном: о подростковых кошмарах, дублирующих главы из дневника. О великане (джинне?), трупах в песке. Она перечитывала дневник и ругала себя, рыская по интернет-бестиариям.