Порча

– Мы пытались, – не слушала мама. – Ради тебя. Мы любим тебя, и папа очень любит. – Она всхлипнула.

– Ну, мам, прекрати.

– Я звонила твоему отцу. Он сказал, ты правильно сделал, что постоял за свою честь. Но, сынок… не становись такими, как они. Лая в ответ, ты лаешь с ними хором.

«А промолчав, – думал Паша, – записываюсь в добровольные жертвы».

Однажды статус учительского дитяти потеряет всякий вес. Что тогда?

Священник обращался к собравшимся с напутственной речью. Позади Паши шептались пожилые женщины:

– Хорошие похороны, мне бы такие.

– Не говори! Маша достойна. Столько лет в школе оттрубила, с говноедами!

Подмывало повернуться и… и что? Расквасить лбом женские губы?

Паша сердито стиснул стебли гвоздик, купленных для Бобровой.

– А сын-то ее в Польше, проводить мать родную не приехал. Ученики организовали, скинулись…

– Библию ее так и не нашли. Все обыскались, пропала.

– Дурной знак, Васильевна. Школу как сглазили. Тамарка сумасшедшая, Мария…

Паша думал, что старым людям свойственно умирать, и не обязательно в их смерти задействованы мистические силы. Но потом он вспоминал сны. Лицо, вырастающее из мрака, требующее крови.

– Подходите прощаться, – разрешил священник.

Паша оказался у гроба. Что делать? Целовать в венчик, как другие? Прикасаться к Бобровой было дико и неприятно. Одутловатое желтое лицо припорошил снежок. Рот ввалился. Старуха преподавала ему физику, и вот лежит под одеялом цветов, восковая кукла, пропитавшаяся трупным ядом.

Вдруг Паша заметил просвет между неплотно прикрытыми веками, под седой щеточкой ресниц. Боброва подсматривала. Точно искала, кого забрать с собой.

– Не зевай, – поторопила очередь.

Паша бросил пару гвоздик в гроб и быстро отошел.

– Не родственник? – спросил мужчина в черном.

– Нет.

– Венок понесешь. – Он повязал полотенце на Пашино плечо.

Народ перебазировался. Бывшие ученики подняли лодочку гроба, крышку, крест. Двинулись, оскальзываясь на льду, к припаркованным автобусам. Паша различил впереди маму и Марину Фаликовну в приталенном пальто.

Помимо кошмаров, ему снились и приятные сны. Например, о Марине. Что она принцесса в арабском дворце, убегает от Паши по анфиладам, а он догоняет и зазубренным ножом срезает с нее платье…

Однажды Паша кончил во сне и утром стыдливо застирывал плавки.

Одноклассники ушли, взрослые загружались в автобусы. Паша отыскал глазами профиль Марины за окошком ЛАЗа.

– Заходим, – распоряжался водитель.

Повинуясь порыву, Паша нырнул в салон. Мама помахала с переднего сиденья, он притворился, что не видит. Место подле Марины было свободным, и он пристроился рядом.

– Здравствуйте, Марина Фаликовна.

– Привет, Паш.

О чем говорить на похоронах? С девушкой, которая старше на десять лет, которая – твоя учительница? Паша, напряженно улыбаясь, уставился в окно. Осекся, убрал улыбку. Автобус поехал по кочкам.

– Ты пишешь? – спросила Марина.

Ей правда интересно? Или это элементарная вежливость?

– Немного.

Сущее преувеличение. За месяц он не выжал и половины страницы. В третьем рассказе о Пардусе принц Мбоке шел на север, а его преследовал ужасающий Зивер. Закрывая глаза, Паша видел облик бога людей-леопардов, носогубные складки, рот, как трещину в бетоне. На бумаге образ мерк, делался нестрашным, пустым. Автор мог прицепить Зиверу рога и клыки, копыта и щупальца, но это был бы обман. Паша знал, как должен выглядеть монстр. В конце концов, Паша видел его воочию.

– Дашь почитать?

– Конечно.

Паша скользнул взором по чувственным губам учительницы. Уловил запах духов.

Автобус выехал за черту Горшина. Вдоль трассы потянулся лес.

– Марина Фаликовна, а что мне такое прочесть об одержимости?

– «Изгоняющего дьявола»? – это была шутка.

– Я кино смотрел, – улыбнулся Паша. – Нет, чтобы без чертовщины. Безумие в русской литературе.

– Да, не время и не место про чертовщину говорить, – Марина задумалась на секунду, – Достоевский углублялся в этот вопрос. Его почитать, так рациональное – вообще болезнь, ведущая к непременному кровопролитию. «Бесы» Федора Михайловича в переводах на английский и французский так и называются – «Одержимость».

– А там именно про бесов? Чертей?

– Нет. – Марина коснулась приятельски Пашиного предплечья. – Ты почитай.

– Хорошо.

– Там персонаж, Верховенский, перед смертью рассуждает об одержимости. Еще «Портрет» Гоголя, «Штосс» Лермонтова, «Пиковая дама» затрагивают эту тему. Гоголевский Поприщин. Чеховский Коврин. Ой, «Красный смех» Андреева, конечно. Жуткая вещь. Исключительной силы.

– Наверное, про нормальных героев классики писали реже.

– Наверное, – с улыбкой согласилась Марина.

– Марина Фаликовна, а если человек совершает злой, жестокий поступок… Это всегда его собственный выбор?

– Всегда.

– Но бывают же случаи…