Попытка словаря. Семидесятые и ранее

Здесь, казалось, не было всегдашней жесткости советской власти. Она и сама казалась какой-то неправдоподобной, неуместной, игрушечной в декорациях даже не Восточной Европы, а скорее Скандинавии. Партработники и сотрудники Совмина говорили на чужом, совсем непонятном языке и были похожи на иностранцев. Даже в довлатовском «Компромиссе» инструктор ЦК Ваня Труль – скорее комический, нежели устрашающий персонаж. После публикации в газете «Вечерний Таллин» детского стишка:

У опушки в день ненастный
Повстречали зверя,
Мы ему сказали: «Здравствуй!»,
Зверь ответил: «Тере!».
И сейчас же ясный луч
Появился из-за туч, —

Ваня Труль звонит Довлатову по поводу этой «шовинистической басни»: «Это что же получается? Эстонец – зверь? Я – зверь? Я, инструктор Центрального комитета партии, – зверь?»

Не отличились никакими особенными гадостями, насколько это вообще тогда было возможно, партийные начальники, долгие годы сидевшие на посту первого секретаря республиканского ЦК. Сначала – Иван Кэбин. Решать вопросы посылали к нему и к его помощнику Эльмару Маттю: «Идите к Кэбину и Маттю» – звукопись получалась неприличная. Затем Карл Вайно (тезка Маркса – по отчеству тоже Генрихович). Потом – Арнольд Рюйтель. Он возглавлял с первой половины 1980-х Верховный Совет ЭССР, а впоследствии был избран президентом Эстонии – после Леннарта Мери и перед Тоомасом Хендриком Ильвесом.

Какой-то разрешенной антисоветчиной выглядели массовые праздники на Певческом поле. Маэстро Густав Эрнесакс, человек, похожий на льва, дирижировал циклопическим хором. Люди в национальных костюмах пели совершенно лишенную советской подкладки песню «Mu isamaa» – «Моя отчизна» (слова Лидии Койдулы, музыка Эрнесакса), и по щекам у них текли слезы. Прямо как у Ирины Родниной на пьедестале почета…

В ноябре мы хоронили адвоката Дмитрия Левенсона. Я ожидал, что на гражданской панихиде увижу скорбные лица адвокатского начальства, вечно примеряющего свой облик и речи под телекамеры, и ряд пользовавшихся услугами умершего видных публичных фигур, которые, напротив, в столь специфических ситуациях прячут глаза за темными очками. Однако мы оказались в самом обычном морге самой обычной московской больницы, в узком кругу смахивающих с ресниц слезы еврейских старух и с отрешенным достоинством несущих на себе седые шевелюры стариков евреев. Родственники плюс очень близкие друзья. На поминки приехали считаные люди. Как выяснилось потом – не просто считаные, а штучные, штучные по своим личным характеристикам. Поминки, как уже было сказано выше, прошли весело. И я только тогда понял, почему все прошло так скромно, без тени пафоса и фальши, в столь узком кругу. Умерший был самодостаточной личностью. Ему не нужно было уподоблять поминки пиаровскому юбилею, когда в щеки с деланой радостью целуют депутат и олигарх, актер и главный редактор, телеведущий и врач из кремлевской больницы. Ему ничего не нужно было изображать своей смертью. Он был равен себе. И для того, чтобы подчеркнуть смертью свои достоинства, ему не нужны были тусовка и селебритиз на похоронах. Скорее наоборот.

Он вовремя выскочил из общего потока, где все прутся в одной большой пробке, дудят, ругаются, толкаются локтями, рвут задницу, чтобы заработать еще больше денег, чтобы попасть в еще более респектабельное и модное окружение, еще раз доказать самому себе, что ты чего-то стоишь, потому что у тебя столько-то денег, ты в такой-то тусовке, а твои дети учатся в такой-то школе или институте. А родители, прости Господи, лежат на таком-то кладбище вот с та-а-акенным памятником. Говоря по-простому, ему не надо было выпендриваться.

Как эмигрировать из сегодняшнего мира? Можно, например, совсем не смотреть телевизор. У меня много знакомых, которые отказываются от автомобиля или принципиально не пользуются мобильными телефонами. Можно пренебречь спортзалами, бассейнами и прочими саунами – культом покрытых ровным загаром лоснящихся мышц. Можно вообще отказаться от высокой зарплаты и руководящей должности – и такие примеры есть. Можно отправиться в деревню, чтобы лечь с инструментами под старый «Запорожец». И больше из-под него не вставать. Свобода полная.

Бросить все и уехать в Урюпинск – уже не идиоматический оборот, а реальность.