Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

Сметанкин плюнул. «Тонап» кренился все сильнее и сильнее, черпал бортами воду. Команда без сигнала покидала пиратское судно. На капитанском мостике никого не было. Командир в это время только начинал издавать душераздирающие стоны. Перепуганная Марья Павловна принялась отпаивать его молоком. Дверь скрипнула, на пороге появилась Зойка. Увидела распростертое тело отца, кинулась к нему:

— Мамочка! Что с ним? Неужели это я его убила? Вася! Скорее сюда!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ — о почтении к родителям

Кто без греха — пусть кинет в Зойку камень! Кто в детстве или в юности не ссорился со своими родителями? Редкие удерживаются от нанесения обид матери и отцу. Конечно, ссора ссоре рознь, да и обиды бывают разные. Один оставит без ведома старших школу; другой не подумавши брякнет насчет стариковской отсталости и непонимания сегодняшнего дня; третий, позабыв, что он дома, закурит за обеденным столом, и отец с укоризной промолвит: «Дожили, мать! Сын-то дымит!»

Всех вариантов обид не перечесть — их много. Одни, как крошки, легко смахнуть с житейского стола, другие встают между близкими людьми глухой стеной взаимного непонимания, и кажется, ничем эту преграду не сокрушить.

Руководимая своей чистой совестью, возвращалась Зойка в родной дом. Шла и уговаривала не столько Васю, сколько самое себя:

— Он же у меня старенький. Нервы у него потрепаны. Такую жизнь прожить — не шутка. С восьми лет работать начал. Я приду сейчас, улыбнусь, он и расцветет. Мы с ним сразу помиримся. Ты понимаешь, Вася, если с ним что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу. Он такой у меня хороший, честный, только горячий уж очень.

И вдруг — распростертое, почти бездыханное тело на полу.

— Мамочка! Милая! Что с ним?

— По-моему, пищевое отравление… молоком отпаиваю; Подыми голову ему, подержи. Пей, Жора…

— Вася! Скорее за врачом. Немедленно.

Юрий Андреевич открыл глаза, прохрипел:

— Не надо. Сейчас пройдет.

Втроем они подняли его и перенесли на кровать.

Христофорову роль отравленного понравилась:

— Жжет все внутри… Мочи нет, как жжет.

Зойка опять заговорила о враче. Христофоров нашел ее руку, погладил, сказал ласково:

— Спасибо, доченька! Не надо, пройдет. Ты пришла, и мне уже полегче.

Зойка поцеловала колючую щеку, припала к нему на грудь:

— Лежи, папа, спокойно.

— А это кто? Вася, что ли?

— Я, Юрий Андреевич.

— Сядь поближе. Вот так, хорошо. Погорячился я, девочка моя. Маша! И ты сюда иди. Хорошо. Вся семья в сборе. Своя семья. Все родные.

Юрий Андреевич всплакнул от умиления. Зойка крохотным платочком вытерла ему слезы.

…Долго сидели без света, сумерничали. Зойке и Васе свет был бы только помехой, им и так все было видно — где у милой глаза, где рука. И в темноте можно было опереться на плечо любимого.

Вспомнили всякие истории, рассказали о сегодняшней прогулке, о том, как Лыков уснул на берегу с удочкой, а ребята над ним подшутили, привязали к крючку банку со шпротами. Юрий Андреевич начал даже слегка похохатывать, особенно когда Вася рассказал, как ребята облапошили директора завода фруктовых и слабоалкогольных напитков Сизова, подсунув ему нарзану…

Все рассказали — кто призы за танцы получил, кто в литературную викторину больше очков набрал. Оказалось, что победил, конечно, Вася. Только об одном ни словом не обмолвились — о посещении загса.

Марья Павловна неожиданно спросила:

— Показали бы свидетельство?

— Какое?

— Ладно уж притворяться.

Пришлось сознаться. Пришлось включить свет. Пришлось показать свидетельство, Юрий Андреевич посмотрел, помолчал.

— Значит, ты теперь Каблукова. Ну что ж, так тому, видно, и быть. Поздравляю!

И, совсем повеселев, обратился к жене:

— Накрой, Маша, на стол. По такому поводу не выпить — незамолимый грех, Там у нас есть чего-нибудь?

— Найдется. Зоенька! Спрыгни в погреб. Достань грибочков, огурчиков. Сметаны там в белом горшочке.

Юрий Андреевич взволновался:

— Что ты, Маша, в такой день дочку гоняешь. Сама сходи!

Но Зойка уже вскочила, схватила блюдо для огурцов и мисочку под грибочки.

— Вася! Пошли.

Марья Павловна расставляла тарелки, нарезала хлеб, приговаривая:

— Ну вот и слава богу. А с тобой, Жора, я потом серьезно поговорю.

Но Христофорову было не до жены. Он прислушивался:

— Ну что Они там делают? — с тоской спросил он, — Я же просил тебя: «Не посылай!»

— Что делают? Известно что — целуются…

* * *

Крышка люка была поднята, и Зойку это очень удивило:

— Отец позабыл. Мама всегда закрывает. Ты, Вася, постой наверху.

Зойка включила в яме свет. Вася сейчас же спустился по лесенке. Марья Павловна оказалась права: молодой муж обнял жену, поцеловал.

— Подержи лучше миску, — отбивалась Зойка. — Ну, уж и попадет папе от мамы! Ты смотри, снег как опустился. Это потому, что крышка была открыта,

Вася увидел кусок клеенки из-под снега, потянул его.

— Что это такое?

— Не знаю. Наверно, когда снег набивали.

Вася потянул клеенку сильнее. Она затрещала,

— Тут что-то закопано.

Он вытащил из снега сверток, поднял его.

— Интересно, Зойка!

Но Зойка уже сама увидела. Из свертка падали на снег толстые, тяжелые пачки денег.