Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

Что оставалось делать в одиночестве проснувшемуся Христофорову? Голова разламывалась от боли, все тело от непривычного лежания на полу ныло, тоскливая тошнота мутила душу. Юрий Андреевич вспомнил о славной традиции — «поправиться», полез в нижний этаж горки, где всегда стояли крепкие напитки, и вытащил непочатую бутылку «старки». Подробности накачивания грешного тела Юрия Андреевича можно из повествования опустить, ибо ничего оригинального в это занятие он не сумел привнести. Зато заслуживает внимания душа Христофорова, в которой, по мере подогрева тела, разгоралась ненависть к жене, к соратникам по «Тонапу», ко всему окружающему миру.

— Подлецы! Ух какие все подлецы! Захочу — всех вас, свиней, поштучно куплю…

Христофорову захотелось с кем-нибудь поделиться ценными мыслями, и он направился к выходу. Но не тут-то было — Марья Павловна, зная натуру супруга, заперла дверь снаружи на висячий замок.

Воспаленное воображение Христофорова принесло на своих крыльях еще одну свежую идею: «Я арестован. Надо бежать!» И началась деятельная подготовка к побегу. Проще всего было вылезти в окно. Но Христофоров жаждал действий героических, поэтому он начал ударять задом в дверь. Поняв через некоторое время, что удары мягким ни к чему не приведут, он стал лупить по двери табуреткой…

За этими гимнастическими занятиями и застала его Марья Павловна, вернувшаяся после бесплодных поисков дочери. Осторожно, чтобы не попасть под удар, она раскрыла дверь, и Юрий Андреевич с зажатой в кулаке ножкой от табуретки вывалился на крыльцо.

В эту самую минуту прибежал Стряпков.

— Что с ним? — испуганно спросил Кузьма Егорович. — Была милиция? Он сопротивлялся?

— Господи, какие вы все дураки, — с огорчением сказала Марья Павловна. — При чем тут милиция? Пьет второй день… Вставай, Юрий Андре-еич! Вставай…

В ответ послышалось мычание.

Так Юрий Андреевич и не узнал о том, что Кокин в милиции, а в ларьках были комсомольцы. «Тонап» в самый критический момент остался без руководства.

…Марья Павловна сидела неподалеку от крыльца на перевернутом ведре и плакала. Она, понятно, не знала, что точно так же, как сейчас лежит ее супруг, много лет назад и не однажды валялся купец третьей гильдии Андрей Николаевич Христофоров. И так же плакала его жена. Несмотря на всю выдержку Юрия Андреевича родимые пятна капитализма редко, но все же проступали наружу,

Кузьма Егорович, убедившись, что ему около Христофорова, временно лишенного всякого соображения, делать нечего, понесся домой. Надо было что-то предпринимать. Бездействие казалось сейчас чудовищным.

Племянницы Капы дома не оказалось. Стряпков атому обрадовался — могли посыпаться ненужные вопросы. Он пожевал булку с колбасой и задумался. Так хорошо начатый день заканчивался так скверно. Какое прелестное, полное надежд утро: поход в комиссионный магазин, прогулка по реке, приятные беседы с Каблуковым… Боже мой, как все это далеко! Впереди… А что, собственно говоря, впереди?

Кузьма Егорович впервые реально ощутил: «Суд впереди! Сначала следствие, потом суд, а затем… Что? Заключение?»

На полу валялся отскочивший от стекла портрет Каблукова. В сутолоке Стряпков совсем забыл о вазе, стоящей в кабинете Соловьевой. «Да ведь это улика! Да еще какая! Надо вазу из кабинета забрать».

Потом он вспомнил, что в понедельник в этот кабинет хозяином придет не Соловьева, а Каблуков, и немного успокоился: «Ничего, я пораньше приду. Я двух зайцев ухлопаю. Портрет заменю и «вложение» выну. Нехорошо, что я Каблукова одного в лесу бросил. Ну да черт с ним, доедет с кем-нибудь. Довезут. Кто погонит лодку обратно? Возьмут, да еще обрадуются…»

Немного успокоившись, Стряпков решил, что теперь самое подходящее время поесть по-настоящему. И пошел по проторенной дорожке — в ресторан «Сеть».

* * *

Комсомольцы, выполняя задание Солодухина, явились в ресторан как раз в тот момент, когда председатель правления краюхинского отделения общества слепых постучал по бокалу вилкой, готовясь произнести речь. Петя Солдатов, расставивший всю свою бригаду по постам — в буфет, на кухню и в кладовую, опередил приготовившегося оратора:

— Приношу извинения. Но прежде, чем вы начнете есть, мы произведем небольшую проверочку. Марина, Тоня, начали…

Начать проверку оказалось не легко. Послышались недовольные голоса:

— Ни к чему! Что хотим, то и едим.

Петя Солдатов, желая внести спокойствие, объяснил:

— Мы же вас опекаем, для вашей пользы стараемся, товарищи! Вас же обсчитывают…

Но подопечные никак не хотели опеки:

— Ни к чему! Подумаешь, обсчитывают… Сыты будем.

Тогда Петя пошел в лобовую атаку. Ои взял со стола бутылку с пивом.

— Это какое, по-вашему, пиво? Ленинградское? Ничего подобного. Самое что ни на есть жигулевское.

Марина и Тоня с удивлением смотрели на участников банкета. Из двадцати двух человек, сидящих за столом, слепой был только один. Он скромно сидел в самом конце стола, шаря рукой по тарелке, — видно, искал то ли вилку, то ли хлеб. Все остальные, судя по тому, как они вперили взоры в наклейки на бутылках, обладали завидным зрением.