Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

— Разрешите представиться — Семин, следователь городской прокуратуры.

И предъявил удостоверение. Коромыслов впервые в жизни физически ощутил значение слов: «Почва уходит из-под ног». Ему показалось, что кабинет качнулся, провалился пол и кресло повисло в воздухе. Если бы следователь повременил с дальнейшими вопросами, посидел бы несколько секунд молча, внимательно посматривая на собеседника, — Василий Васильевич натворил бы, пожалуй, непоправимых глупостей: потерял бы сознание, заплакал, завизжал от страха, даже признался.

Но следователь особой наблюдательностью не отличался и сразу объяснил, что явился выяснить кое-что о сверхурочных работах.

Коромыслов собрал всю волю и снова обрел уверенность. Больше того, он начал разговаривать со следователем несколько грубовато и сплавил его к главному инженеру.

Это была генеральная репетиция будущей, вполне вероятной встречи с правосудием. Теперь Коромыслов был готов к любым случайностям.

До первого столкновения со следователем Василий Васильевич, сидя на собраниях, когда произносились слова «будем работать еще лучше», «отдадим родине все силы, а если понадобится, то и жизнь», «повысим качество», «ударим по разгильдяйству», внутренне содрогался. Ему казалось, что вот сейчас встанет кто-нибудь и скажет: «Как же с таким директором можно поднимать качество?» После посещения следователя эти мысли исчезли, Василий Васильевич стал тверже. Про таких на судебных процессах говорят: «Закоренелый!»

…Коромысловы отдыхали после обеда, когда к ним ввалился перепуганный Стряпков. Кузьма Егорович по дороге из леса до изнеможения оброс неприятными новостями. В ларьке около парка, оказывается, тоже были комсомольцы — купили килограмм колбасы, взяли накладные, сняли остатки. Кокин из вытрезвителя переведен в дежурную комкату. Жене свиданья с ним не дали. Выяснилась еще одна огорчительная, страшная подробность — Кокин накануне пьянствовал вместе с директором ресторана «Сеть» Латышевым. Шеф-повар Сметанкин слышал, как Латышев, провожая Кокина, произнес фразу: «Повинную голову меч не сечет!» А сегодня утром жена Латышева с двумя большими чемоданами внезапно уехала из Краюхи.

Все это было необычно, волнительно, тревожно.

— Ну как, Василий Васильевич, что ты на это скажешь?

Коромыслов исподлобья посмотрел на Стряпкова и жестко спросил:

— Ты что меня, Кузьма, за полного дурака принимаешь? При чем тут я? На кой черт тебе мое мнение? Сами жульничали, сами и расхлебывайте…

— А ты? Ты что? Ангел?

Коромыслов показал Стряпкову кулак, и Кузьма Егорович сразу вспомнил разговоры о том, что когда-то нынешний директор заготконторы с одного удара оглушал быка.

— Лети отсюда, пока я тебя в рай не представил! И меня к вашим пакостным делам не присобачивайте…

Как только ошарашенный Стряпков покинул пределы коромысловских владений, Василий Васильевич осторожно, чтобы не разбудить жену, очистил ящики письменного стола, уложил всю наличность в небольшой чемодан и прошел в сад.

Через полчаса жена, сладко потягиваясь, нашла его. Он по-хозяйски осматривал доски забора.

— Заменить надо, — сказал он, — слаб нынче тес, двух лет не простоял…

Ложась спать, он подумал:

«Надо пока компромиссы прекратить…»

* * *

…Не поссорься Юрий Андреевич с дочерью и женой, воскресенье было бы, как всегда, приятным днем. После пирогов и чая он покопался бы в саду, возможно поехал бы со всеми вместе на прогулку — все бы шло как у добрых людей. Наблюдательный председатель «Тонапа» наверняка заметил бы отсутствие Кокина, подозрительные беседы Солодухина с комсомольцами, прибывающими на велосипедах в лес и подходившими к секретарю парткома как бы с рапортами о проделанной работе.

Но Юрий Андреевич всем своим поведением еще раз доказал, сколь вредно злоупотребление алкоголем.

Домой Христофоров пришел поздно, и не с пустыми руками, а с иол-литром, на котором желтела наклепка «Померанцевая». Во всех ларьках Краюхи по субботам и воскресеньям водкой торговать запрещалось, поэтому продавцы широко пользовались желтыми наклейками.

К рассвету бутылка опустела, и Юрий Андреевич сначала подремал на стуле, затем благополучно переместился на пол. Марья Павловна, которой не спалось, прикрыла его от мух простыней.

Юрий Андреевич очнулся в третьем часу дня. Окажись Марья Павловна дома, она бы принесла из погреба миску квашеной капусты или огуречного рассола. На крайний случай напоила бы супруга крепким, как деготь, чаем.

Но Марью Павловну удержать дома не могли никакие силы. Соседка сказала ей, что рано утром видела Зойку и Васю около загса:

— Стоят как голубки, он ее за плечики обнял, какую-то коробку показывает…

Марья Павловна кинулась на поиски дочери. Она, конечно, понимала, что никакая опасность Зойке не угрожает, но искать дочь было надо, неизвестно для чего, но надо.

Опять-таки, будь Христофоров трезвым, Марья Павловна вряд ли бы посмела улепетнуть из дома. Но Юрий Андреевич лежал на полу в безобразной позе, одетый, и препротивно, храпел. Он показался жене таким гадким, таким скверным, что, проходя мимо, она даже зажмурилась.