Помутнение

12 октября 2022, 09:58. Саша, ты снова прокручиваешь в голове негативный сценарий, который с тобой никогда не произойдет. Остановись.

12 октября 2022, 10:34. Почему ты вечно проигравшая? Представь для разнообразия, что это не так.

Сейчас, спустя четыре года, я хочу его полюбить. Ведь любили же его мама Оли, моя мама, мама другой Саши и, видимо, сама другая Саша. Они видели его как-то иначе, но у меня нет этого «как-то». Воспоминания о папе грязно-желтые, словно полароидные карточки или стена на кухне, пропитавшаяся табачной смолой рядом с тем местом, где он обычно курил. Я читаю чужие истории об отцах и прикладываю к себе, но они не прирастают. Если бы только простить… Алгоритма прощения нет, и я не понимаю, с чего начать. Я хочу посмеяться над тем, как на похоронах у нас нашлась новая сестра – ведь это действительно вышло по-дурацки. Но мне не смешно, а стыдно. Стыдно, что со мной это произошло. Такая нелепица… Почти как то, что, наплодив жен, любовниц и дочерей, на самом деле он любил одного только кота.

А потом все кончается: я провожу вечернее занятие в Тургеневке, и, пока все пишут, открываю СМС от мамы, оно короткое: «Папа умер». Я возвращаюсь домой на метро, звоню мужу, что надо отвезти детей к свекрови и собрать вещи, и мы отвозим детей к свекрови, собираем вещи, назавтра с самого утра едем в Нижний по сухой подмерзшей трассе. Настя говорит много и интересно, мы обмениваемся телефонами, ведь нам нравится одно и то же, и папа заглядывает в детскую, чтобы позвать нас всех есть торт и пить чай; он обнимает нас с сестрой за плечи, и мы вместе идем по темному коридору к столу, а когда садимся, Настя оборачивается и шепчет: «У вас такой классный папа!»

На Ваганьковское я приезжаю к Нике Турбиной. Не слишком часто, в мае и в декабре, после дня рождения и дня смерти, чтобы точно никого не встретить и никому не помешать. У Ники полочка в колумбарии: я поставила туда гипсовую статуэтку с девочкой, которая держит в руках книгу. Между руками девочки и книгой удобно вставлять сигарету. Я кладу одну сигарету Нике, другую закуриваю сама и начинаю говорить, говорить, говорить, пока не заканчиваются слова. Долго молчу, прощаюсь и сажусь на скамейку возле центрального входа, прямо напротив трапезной. На тот час, что я здесь, проходит внутренняя дрожь, я снова могу дышать, Ваганьковское – мои лучшие антидепрессанты: меня наконец отпускает, и я просто сижу и смотрю в небо.

– Привет!

– Привет. Я тут к Нике, но раз ты появился, то… Слушай, что я тебе сделала? А сестра? За что ты нас вот так?

– Ты плохо учила математику. И вообще была оторви и брось.

– Я не была оторви и брось – а математику ты меня заставлял учить, только когда выпьешь. Прям сразу вспоминал про эти учебники и мой дневник. Я до часу ночи сидела, у меня начинала болеть голова, а ты стоял сверху и орал. Не понимаю зачем. Что было в этой математике настолько важного, чтобы называть меня всеми этими словами? Я потом спать не могла, а уроки начинались в 7:45. Я просто никогда не высыпалась.

– Ты прогуливала.

– Я садилась в трамвай и ездила по кругу, чтобы поспать хоть немного.

– Меня все знают. И мне было стыдно, что ты моя дочь.

– Мне тоже было стыдно, когда я поступила в универ и познакомилась с теми, у кого ты преподавал. Они слышали мою фамилию и сразу думали, что я такая же. Что от меня лучше держаться подальше. Что я аспид. Говорящая фамилия, да? Я постоянно пыталась доказать, что я – это я.

– И пила с ними.

– Да. Мне было важно стать своей и стать собой. Я привыкла прятаться, а алкоголь делал меня видимой. Только так я могла начать говорить. У меня со всех сторон херовые гены, и я с самого начала не умела останавливаться. Если тебе интересно, в отличие от тебя, я пытаюсь справляться. Не хочу продолжать эту цепочку. На мне она оборвется.

– Со всеми спала, да?

– Не смей. Когда она родилась, мне было шесть. Я ни с кем не спала, не делала ошибок в примерах, гуляла с бабушкой в парке имени Ленинского комсомола и записывала в тетрадке цветными карандашами правила ухода за собакой своей мечты. Так за что, пап?..

Пап?..

По небу волнами разбегаются раскаты грома, три белые чайки чертят крыльями тучи. Люди на кладбище торопливо собирают вещи и спешат к воротам. Ветер усиливается, продавщица убирает венки, над ней дробно рассыпается гром. Первые капли падают упреждающе редко: дети кричат, штендер с рекламой ритуальных услуг кренится от порыва ветра. Я подставляю лицо дождю и смотрю, как за деревьями и колокольней темнеет круглая зубчатая башня.

Марина Васильева Приятная пустота