– Я, наверное, забыла, – говорю я зачем-то, понимая, что нормальный человек вряд ли такое забудет.
Конечно, проще всего было бы спросить Марину напрямую, но как вы видите, я никогда не ищу легких путей. Пользуясь тем, что она была офлайн следующие несколько дней (куда, интересно, она полетела на этот раз?), я позволяю себе придумать семьдесят четыре объяснения тому, как можно прилететь в город, где у твоей лучшей, любимой (лучшей? любимой?) подруги только что случилась беда, и улететь, ничего ей об этом не сказав. Не говоря уже о том, как можно приезжать сюда регулярно и ни разу не предложить встретиться, ни разу даже словом не обмолвиться о том, что ты была недалеко.
Некоторые объяснения мне даже нравились. Общим у них было то, что они выставляли Марину почти святой: она просто не хотела меня нервировать. Она просто и так бы не успела, потому что билеты, вот это вот. В конце концов, что такое похороны, кому легче от похорон? По-прежнему: они даже толком не общались с Сашей.
Тут Вика услужливо информирует меня, что нет, они вполне себе общались.
– Если честно… если совсем честно, то я так и подумала, что все дело в этом. И меня это разозлило. Ну то есть да, когда-то там вы триста лет назад встречались целых пятнадцать минут. Прошло много лет. Твой бывший стал встречаться с твоей подругой. Все было серьезно. Они поженились. И ты все эти годы дуешься настолько, что даже в такой ситуации тебе нечего сказать?
– Ты уверена, что они встречались? – полуспрашиваю, полуутверждаю я, потому что у меня болит голова, потому что все это какой-то банальный подростковый спектакль, сюжет сериала о школьниках, где всем актерам уже хорошо за двадцать.
– На сто процентов, – говорит Вика недоуменно. – Они сходились и расходились еще с первого курса. Потом она уехала. Потом появилась ты.
Я молчу.
– Саш, – говорит Вика, – я, кажется, уже наговорила лишнего, я правда не хотела. Я просто даже не догадывалась, что Марина не была на похоронах. Это же она мне сказала, что Саша погиб. Я все хотела позвонить тебе и сказать, что не смогу прийти, а потом извиниться, что не пришла. Понимаешь, я просто… в общем, у меня просто много было смертей в семье за последние годы, я просто не могу себя держать в руках на таких мероприятиях. Не знаю, может быть, это невежливо. Но… в общем, вот.
Но мы же с Мариной почти все свободное время проводили вместе, хочу устало сказать я и понимаю, что это я почти все свободное время проводила с ней, но она делала это с другими людьми. Как я могла этого не знать? Как я могла не знать, что она за человек?
Как я могла не знать, что Саша за человек?
– Это так глупо, – говорю я, потирая лоб.
– Они оба паршивые люди, – говорит Вика. – Честное слово, тебе будет лучше без них. Извини меня, что я бесчувственная, наверное, это сейчас не к месту.
– Спасибо, – говорю я.
– Если тебе что-то нужно, напиши мне, пожалуйста. Или позвони. Мне так неловко.
Я понятия не имею, что значат эти слова.
Нет, не может быть, Марина нормально отреагировала – то есть нет, не нормально в смысле хорошо,
Не могу ручаться за корректность немецкого перевода. С русской версией получилось не очень хорошо – на странице у Марины комментарии были довольно злые, общественность достаточно быстро начала упражняться в остроумии («Я измажу кровью рот, станет все наоборот», – написал кто-то, и понеслось). Честно говоря, эти стихи даже не стоили шуток, тем более харассмента. Тогда мне еще было обидно за нее по-человечески, но я чувствовала, боясь произнести это вслух хотя бы внутренним голосом, что центр тяжести опять сместился в сторону Марины: мы уже отстрадали Сашину смерть, время страдать по оскорбительной рецепции Марининых стихов. У нее всегда находился щит наподобие этого. Ей всегда было за чем спрятаться. И какой бы трухлявой ни была на самом деле отговорка, она как минимум выглядела красиво.
В одну из тех ночей я сама написала первое за много лет и последнее на данный момент стихотворение: