Помутнение

Все книги, о которых ты пишешь по работе, кричат, что тебе нужно остановиться. Ты вместо этого продолжаешь с интересом наблюдать за катастрофой, надеясь, что тебе просто показалось, что ты неопытная и не понимаешь, как строятся отношения, как люди притираются друг к другу. Периоды, когда тебя красиво и показательно любят, становятся все короче, периоды, когда ты виновата во всех смертных грехах, – длиннее и разнообразнее.

* * *

Соседи, Сашины родственники и наши бывшие соученики (которые встречались мне все реже и реже) спрашивали меня в лицо: «Ты беременна? Наконец-то. Сколько можно было тянуть с детьми?»

«Нет», – говорила я.

«Но ты же набрала вес», – недоуменно говорили они.

Им было непонятно, почему иначе можно было так себя запустить.

«Нет, правда», – опять говорила я.

«Точно?» – говорили некоторые из них с недоверием или (еще хуже) считая, что мне нужно подыграть.

«Точно».

«У вас все в порядке по этой линии?»

У меня выключался мозг, потому что дальше надо было бы объяснять, что это физически невозможно из-за лекарств, которые я пью, а даже если бы я их не пила, то для беременности нужно как минимум заниматься сексом, а его у меня не было достаточное время, чтобы иметь уверенность в вопросе.

Я мрачно шутила, что в следующий раз надо подготовить листовку (или просто меньше жрать, ядовито говорил внутренний голос). Но меня неизменно поражало, как этот вопрос протыкает сразу несколько слоев тебя и находит самое больное место. Самое больное место на пересечении нескольких больных мест.

Я знала, что мы не будем иметь детей. Я знала, что если у меня когда-нибудь будут дети, то не с Сашей. Никто из нас этого не заслужил.

* * *

Да, кстати, почему я бросаю кол-центр и репетиторство, почему начинаю тихо и дешево писать статьи? Потому что, когда я слишком много говорю, это раздражает. Я предлагаю уходить куда-нибудь – не ему уходить, вы что, уходить самой, – но цель, конечно, не в этом, да и куда я могла уйти?

И с рациональной точки зрения – да, это может очень раздражать, когда кто-то за стеной постоянно говорит по работе. Особенно если ты тоже работаешь дома.

Но не тогда, когда ты ни хрена не делаешь целыми днями, когда ты жалуешься, что не будешь работать за копейки там, там и вон там, и в итоге не работаешь совершенно никак и нигде. Ты мог бы делать домашнюю работу, как это обычно делают неработающие женщины (впрочем, и работающие тоже), но ты выше этого, и потом, что скажет твоя мама, твоя мама принесется сюда, как вихрь, через весь город, если узнает или почувствует шестым материнским чувством, что ее мальчик сам пытается постирать носок.

Я не могу объяснить себе, я не смогла бы объяснить никому, почему я продолжаю так жить. Иногда мне кажется, что на мне заклятие. Иногда – что я просто дура. Иногда – что это единственное, чего я на самом деле заслуживаю.

Это была моя квартира, моя территория, которую я безвозвратно потеряла. Я не знала, что мне делать: драться? Собрать его вещи и выставить на лестничную клетку? Вызвать милицию?

Не забывайте, я была одна, совершенно одна, никто ничего не знал, никто бы в жизни не стал вмешиваться.

Саша прекрасно знает все мои мысли. Кажется, это хорошо, когда друзья или любовники знают тебя наизусть. Но когда речь идет о твоем смертельном враге – это другое дело. Если ты испортила человеку жизнь, если ты доводишь и изводишь его своими претензиями, требованиями – дай-дай-дай, – если ты не понимаешь, как сейчас тяжело мужчине в реальном мире, как трудно даются деньги, и если тебе пытаются это втолковать, а тебе хватает наглости в ответ открывать рот и что-то вякать о том, что тебе тоже, видите ли, тяжело, что там может быть тяжелого на эти копейки, за которые стыдно горбатиться.

Это совсем другое дело.

Как-то во время ссоры мне пришло в голову, что в Сашу, красивого и веселого Сашу первых месяцев нашего знакомства, иногда вселялся недовольный дед. Я засмеялась. Он дал мне пощечину.

Потом он долго и красочно извинялся.

Теперь я видела его насквозь.

* * *

Через несколько дней после Сашиных похорон я встречаю Вику из нашей группы, и Вика, славная, добрая Вика, на которую я когда-то по глупости смотрела свысока, говорит невзначай, что видела Марину в городе несколько дней назад. Я говорю ей, что такого не может быть, что я бы уж точно знала и что Марина уж точно была бы на похоронах.

– Сашечка, я тебе клянусь. Мы здоровались, мы поговорили. Ну разве что это ее тайная сестра-близнец. Но почему они тогда обе Марины?

– Я ничего не понимаю, – говорю я искренне. – А почему она была здесь, сказала?

– Вроде бы случайно прихватила родительские документы, когда улетала в прошлый раз. То ли чей-то загран, то ли еще что-то, я не поняла толком.

– Все равно странно. Можно же передать с кем-то, везти самой дорого и вообще… Или я опять чего-то не понимаю. И что, ее родители здесь?

– Сашуль, ты меня прости, конечно, но ты сейчас в одном высказывании употребила «Марина» и «дорого». Да, я так поняла, что родители здесь уже давно, она их навещает время от времени. Ты не знала?