Помутнение

Стоит ли ему оплакивать утраченную красоту? Но у Бруно не было сил беспокоиться об этом. Он никогда не сомневался в мощи впечатления, производимого его внешностью на окружающих, хотя жизнь, вечно зависящая от броска игральных костей или сдачи карт, приучила его к внезапным утратам того, что им, по сути дела, никогда не было заработано. Первостепенное значение для того, чтобы достойно пережить подобные катастрофы, имела лишь манера поведения: не то, что лежало на столе между ним и противником, но внутренняя маска. И теперь, если следовать этой логике до конца, Бруно должен спокойно сидеть в ожидании новой раздачи карт, нового броска костей, нового лица. В зеркале, что держала перед ним Оширо, он углядел лишь мелькнувшее отражение неудачно выпавших костей. Возможно, теперь настала пора расплаты за то, что судьба осчастливила его красивым лицом, чем он и пользовался многие десятилетия. И коли убежденность, будто удача может иметь накопительный эффект, – это лишь заблуждение игрока, что ж… Он ведь и есть игрок.

С другой же стороны, Бруно сейчас мог быть мертв и даже об этом не знать. А мертвым он бы мог смириться с произошедшим.

Вот если бы Берингер нашел способ так же изуродовать его имя, как он изуродовал ему лицо, Бруно смог бы выйти из чистилища выздоровления безымянным, разоренным и, по логике своего уничтожения, не имея долгов ни перед кем, в том числе – и в особенности – перед прошлым собой. Но надежды Бруно на то, что Берингер мог бы сотворить еще кое-что помимо спасения его жизни – а это, как выяснилось, было не бог весть каким деянием! – рухнули. И это освободило Бруно от необходимости сравнивать «было» и «стало». Там, где он сейчас пребывал, – на архипелаге, умещавшемся между ванной, телевизором и каталкой, – понятия удачи или красоты казались безнадежно излишними. Когда Оширо научила его самостоятельно пользоваться мазями и массировать отеки, оставшиеся на икрах и бедрах после инъекций анестезии, когда его избавили от последнего катетера и его желудок смог наконец справляться с привычной едой, а не только с больничной кормежкой, Бруно счел себя вполне готовым к тому, чтобы, не сказав никому слова благодарности, смешаться с безликой толпой. Он не станет выпрашивать ни у кого еще один авиабилет, более того, он бы отказался его принять, даже если бы кто-то ему предложил. Он мог бы жить под мостом.

На десятый день в послеоперационном отделении Оширо начала готовить Бруно для чего-то, хотя и не говорила для чего. Берингер, вероятно напуганный последним разговором, больше не заглядывал. Но разве кто-то помимо нейрохирурга может разрешить его выписку? Оширо как в рот воды набрала. Но при этом она буквально выталкивала Бруно за дверь, словно выгоняла кошку.

– Я еще не готов, – сказал он, когда она настояла, чтобы пациент надел уличную одежду и отправился в комнату отдыха, – наверняка это была репетиция его изгнания. – Я неважно себя чувствую.

– Нет, мистер Бруно, доктор поставил вас на ноги.

– Люди после такой операции остаются в больнице неделями и месяцами.

Она покачала головой.

– Так было раньше. Дома вы будете поправляться быстрее. Вы и так уже пролежали здесь слишком долго.

– У меня нет дома. – Это было достаточно простое заявление. В прошлой жизни Бруно мог бы произнести такое в клубе за игрой в триктрак, да еще и рисуясь, на зависть сопернику, который мог только мечтать сказать нечто подобное.

– Остановитесь у друзей.

Он содрогнулся.

– Каких еще друзей?

– У мистера и миссис. Они беспокоились о вас. Миссис заходила к вам в палату, пока вы спали.

– Мисс Харпаз?

– Да, она. Милая леди. Завтра они заберут вас домой.

С этими словами уныние рухнуло на него невыносимо тяжким бременем – так умершая звезда превращается в черную дыру. Да он просто насмехался над собой. Его изувеченное лицо, этот превращенный в лохмотья наряд, заменивший ему панцирь, мог послужить заслоном только в этой жалкой комнатушке. И только в глазах Оширо. У Бруно, в конце концов, была какая-никакая гордость. Он был жутким снобом. Его руки вспорхнули к лицу, словно для того, чтобы удержать осыпающиеся ошметки от падения на пол. Но одних рук для этого было мало. Он ощутил, как на ладони налипла маслянистая мазь со швов.

– Меня… нельзя видеть в таком виде.

– Не глупите, мистер Бруно. Вы отлично выглядите.

– Ни за что! Я даже не пойду в комнату отдыха.

– Но вы должны. Завтра вас выпишут. За вами приедет ваша знакомая. Пожалуйста!

– Я запрещаю ей приезжать!

Попытка Бруно проявить власть была, конечно, абсурдной. Никакой властью он не обладал.