Помутнение

– О, да он шутить изволит! И выглядит отлично, да? – Радость Берингера казалась не наигранной, а, скорее, плохо скрываемой. И неуместной. Хирургу делать тут было нечего. Он уже сделал для Бруно все, что было в его силах, и теперь его хватило лишь на хамоватое зубоскальство.

– Могу себе представить, – проговорил Бруно. – У меня такое ощущение, что вы мне рот пришили вверх ногами.

– А, ясно, гм… мы вообще-то не снимали полностью весь ваш рот. Да, конечно, нужно подождать, пока там все заживет, но, уверяю вас, современные технологии наложения швов – просто чудо! Сестра покажет вам, как обрабатывать разрезы, чтобы шрамы остались незаметными, вы сами сможете это проделывать…

– Процедура не предполагает гидромассажную ванну?

– Прошу прощения…

Бруно махнул рукой, не отрывая ее от бедра. Ему не хотелось опять получить замечание.

– Не хотите посмотреться в зеркало? – Берингер впервые за все время заговорил участливо.

И Бруно с испугом подумал, что лучше не стоит. Он уже поглядел на свое отражение в черном экране телевизора на дальней стене – там был такой же выцветший полароидный снимок, только в обратной перспективе: два заботливых пигмея перед вытянутым соломенным человеком, в чьи вены всосались разные приборы. А детали головы, венчающей иссохшее тело, были слишком мелкими, чтобы разглядеть их в телеэкране, но он легко их вообразил. Прошлое лицо, наскоро сшитое из обрезков кожи для сходства.

– Нет, спасибо, – Бруно отверг предложение врача.

Собственное лоскутное лицо заботило его меньше всего. Видение, которое он старательно отгонял, вновь вернулось: воспоминания об операции, отпечатавшиеся сквозь густой туман анестезии. Бруно видел свое лицо, опрокинутое изнанкой в хирургическую кювету, точно вырванное из земли корневище поваленного бурей дерева. И еще он пережил, точно во сне, удивительное путешествие между двух молочно-белых планет, которые, он почти не сомневался, были его изъятыми из черепа глазами.

Но как объяснить это Берингеру?

– Я должен вам кое-что сообщить, – начал Бруно.

– Слушаю вас.

– Я снова могу… читать мысли. Я читаю ваши мысли.

– Потрясающе! А как насчет запахов? Вы можете читать запахи?

– Простите… Запахи? Нет, ничего не чувствую.

– Видите ли, я слышал, вы жаловались на вкус пищи. Но свойства пищи скорее имеют отношение не к языку, а к носу. Так что вы не много потеряли, не чувствуя вкуса здешней пищи.

– Она на вкус как резина или дерьмо.

– Так и есть! Вас больше не преследует фантомный запах жареного мяса? Вы упоминали об аромате свиных ребрышек перед тем, как сюда попасть.

– Нет… Нет.

– Мы вряд ли повредили обонятельный нерв, нет, это исключено. Вонятельный, как я его называю. Иногда после операции требуется время, как при перезагрузке компьютера…

– Я что-то не понимаю. Я же видел, как вы оперировали.

– Ну, это невозможно. Впрочем, анестезия может вызывать галлюцинаторный бред.

– Я все видел, от начала до конца.

– Но ваши глаза… гм… скажу так: они же были надежно отключены от сети.

– Да мне и не нужны были глаза. Я все видел вашими глазами. – Теперь Бруно не мог остановиться. Он стопроцентно был уверен в чуде и катастрофе, случившихся с ним, и хотел, чтобы его уверенность передалась Берингеру. Как бы фамильярно ни изъяснялся хирург, он же имел прямое отношение к расчленению пациента.

– Сестра, вы не оставите нас? Нам с мистером Бруно надо поговорить наедине.

Это было полной глупостью – просить Оширо выйти за дверь, она и так была крошечной. Как и сам Берингер, и палата. Врач и медсестра – две гашеные почтовые марки на вскрытом конверте. Что, Бруно стал великаном? Или клиника резко уменьшилась? Судя по всему, хирург, хотя и всецело доверил Оширо заниматься послеоперационным уходом, не помнил ее имени. Бруно, со своей стороны, хотел было возразить и попросить Оширо остаться, но у него не было сил. Он смотрел вслед единственной свидетельнице того, что этот бородатый бес с ним сотворил и еще может сотворить.

Но нет, Берингер имел репутацию выдающегося целителя, он даже оперировал из милости, от великих щедрот. Они с Бруно должны были быть в одной команде. Эти негативные явления были совершенно непреднамеренными. Бруно просто хотел объяснить.

– Когда я был ребенком, – начал он неторопливо. Каждое слово, извлеченное из далекого прошлого, должно было звучать весомо. То, что с ним случилось, настолько странно! Ему следовало решительно отмести всякую попытку иронизировать и говорить намеками. – Когда мне было пять лет, я жил с матерью в коммуне в Сан-Рафеле…

– Понятно.

– Вокруг меня были взрослые… ну, сами понимаете… это же семидесятые… – Нет, так не пойдет, он сразу понял, что его слушатель заскучал. Он же, в конце концов, хирург, а не священник или психиатр, не духовник. Дорогущие минуты хирурга тикали зря. – Но это не так важно. Помню, я тогда не прятался ото всех, как в панцире, между мной и окружающими не существовало никаких преград…

– Да?

– Вы, должно быть, раньше об этом слышали. Я умел читать чужие мысли.

– А, ну, конечно!

– То есть, я хочу сказать, в этом было мало приятного.

– Могу себе представить: сущий ад!