Помутнение

– И я хочу сказать, что я просто в восторге от того, что мы там сотворили. – Нейрохирург, похоже, буквально напрашивался на ответный восторг, на лавровый венок. Но Бруно это не волновало. Он медленно повращал в воздухе поднятыми руками, делая вид, будто изучает их сквозь неприятную пелену, которой было туго обмотано его лицо и которая, насколько он мог судить, не давала его лицу развалиться на части.

– И что же я увижу, когда снимут бинты?

– Ха! Вы хотите спросить, что вы увидите, кроме меня и красавицы-медсестры? Кто знает… Вам будет больно смотреть на свет – но повышенная светочувствительность продлится всего лишь пару часов. Возможно, вы будете видеть все несколько нечетко, и это ощущение пройдет не сразу. Меня заботит лишь одно – то, что зрительный нерв будет воспроизводить фантомный образ того, что вы называли помутнением. Это такой же эффект, как шум в ушах, но только в поле зрения. И требуется некоторое время, чтобы рецепторы вернулись к состоянию, когда на них ничего не давит. Но они это быстро сделают, они же такие деловые, эти ребята. Ну что, поглядим, как они себя ведут?

Бруно успокоился, попав в вихрь терминологии и того, что можно было счесть остроумием врача. Он опустил руки и позволил Берингеру приблизиться к своему лицу. И Оширо тоже. Ее прикосновение было ему знакомо: она работала так же быстро и безукоризненно точно, как и говорила. Врач и медсестра недолго похлопотали вокруг него, и затем тяжелая повязка была, точно глиняная маска, снята, обнажив скрытую под нею тайну. Веки Бруно оставались закрытыми под круглыми марлевыми тампонами, и по краешкам этих тампонов он ощутил движение воздушных волн, ожививших контуры швов.

Берингер продолжал без остановки балагурить:

– Процесс заживления протекает чудесно! – и так далее.

Но Бруно его почти не слушал. Ему казалось, что он воспаряет сквозь пелену дурмана к бескрайнему и осиянному светом миру, не похожему на тот, который запечатлелся в его памяти. Раньше он был пещерным зверем, копошащимся в грязи и отмерявшим расстояния камешками и зернышками. А теперь мир был бескрайним.

Сейчас ему надо было преодолеть несколько миль, чтобы снова вступить в контакт с этим миром. Бруно понял, что еще не обрел полную свободу. Руки продолжали сновать по его лицу. Берингер весело щелкал ножницами, отрезая куски марли, а Оширо, аккуратно поднимала лепестки бинта с его век, и его лицо раскрывалось, словно цветочный бутон.

Когда дело дошло до последнего слоя, Бруно показалось, что сейчас они отделят его нос и щеки, чтобы обнажить голые кости черепа. Боли он не испытывал, впрочем, ему до сих пор вводили обезболивающее внутривенно через катетер, воткнутый в локтевой сгиб. А что, если это спровоцирует жуткую зависимость, от которой ему потом придется долго избавляться? Но он решил, что в любом случае должен быть благодарен за все.

Бруно подумал о монетках, которые кладут на глаза мертвецу: но теперь все происходило в обратном порядке. Оширо сняла груз с его век и попросила потерпеть. Она осторожно смыла с его ресниц липкий слой медицинского клея, промывая ему щеки ватными палочками, смоченными в физрастворе, точно пририсовывая там слезы. И он раскрыл глаза.

Все вокруг показалось смазанным, да, в глазах все двоилось, пока он мышечным усилием – и ему не было больно! – не свел воедино двойную картинку перед глазами. Он по-прежнему видел мутное пятно, которое теперь стало прозрачным и парило в центре поля зрения – как нечто видимое, но ставшее незримым. И по краю поля зрения теперь мелькали мушки, словно мутное пятно разбили вдребезги и смели осколки куда-то к дальнему краю горизонта. Но даже эта деформация оптики не могла помешать крушению его интимной связи с ранее невидимым миром. Зрение Бруно функционировало вполне нормально – слишком нормально, чтобы опровергнуть неопровержимый факт: смотреть-то было не на что.

Какой же он бог? Да он даже не Санта-Клаус. Бруно изувечил самодовольный хипарь в вельветовом костюме. Оширо оказалась круглолицей, низкорослой, милой и абсолютно не соответствующей эротическим фантазиям Бруно, о которых он ни сном ни духом не догадывался до того мгновения, как они рухнули. Два человека стояли в комнате, размером и видом похожей на выцветший снимок «полароида». Бруно оживили и выпустили в мир, не достойный так называться. Словно это была страница в журнале, который он наобум раскрыл.

– Не трогайте! – строго предупредила Оширо, когда руки Бруно, все еще в катетерах, инстинктивно дернулись к лицу.

– Итак, ваши глаза работают, – заметил Берингер. – Я вижу, вы следите взглядом.

– Как это, слежу?

– Потерпите, если вы еще видите всплывающие посторонние образы, или, говоря попросту, мелькание мушек.

– А вы попадаете в разряд всплывающих образов?

– Это зависит от того, что вы видите. Сколько у меня носов?

– Столько же, сколько у вас бород, и вдвое меньше, чем глаз.

Бруно ощутил усталость.