Помутнение

Весь следующий день он пролежал в свежей повязке на лице, а потом пришел Берингер, осмотрел швы и предложил впервые открыть глаза.

Точно спала пелена безотрадной скуки. Бруно с утра посадили в кресло рядом с койкой. После того как его пару раз сводили в туалет, он стал отмахиваться от санитаров, желая самостоятельно проделать тот же путь ощупью, – тем более ванная комната находилась здесь же, в палате. К нему вернулся голос, еще сиплый, но уже узнаваемый. Он поел – сначала раствор желатина, потом куриного бульона, а потом, когда процесс глотания перестал причинять болезненные ощущения и он все более уверенно двигал лицевыми мышцами, ему дали размоченные сэндвичи и кашеобразные вареные овощи. Но все, что Бруно ел, казалось ему абсолютно безвкусным, на что он неизменно жаловался всем, кто бы ни приносил ему очередную порцию пресной тюри.

Ощутив раздражение, он осмелел. В палате включили телевизор, но Бруно приказал его выключить. Звуки телевизора сменились гудением какой-то машины, гомоном медсестер из коридора и громким разговором на посту дежурной сестры в конце коридора, иногда до его ушей доносились голоса врачей, пришедших с осмотром к пациентам в соседних палатах. Эти голоса не отвлекали его, но и не ошарашивали, как громко работающий телевизор. Главное, что теперь он мог попросить их закрыть дверь в палату и оставить его в покое, и иногда они подчинялись. Другие медсестры смирились с тем, что он предпочитает им Оширо, поэтому не навязывали ему свои услуги, не докучали болтовней и снисходительно сносили его капризы, словно он был слепой хамоватый лорд, хотя, сколько бы он ни жаловался, они никогда не извинялись. Более того, они постепенно стали игнорировать его претензии. В отместку он начал оскорблять их втихомолку, язвительно – в точности как хамоватый слепой лорд. Естественно, его можно было простить, так ему сказала Оширо.

Ночь, казалось, никогда не кончится. И Бруно до утра не мог уснуть.

Вторая в жизни госпитализация не выявила ни глубоких тайн, ни пикантного знания, как это случилось в первый раз. Ни оргазмов в гидромассажной ванне, ни монашек, которых можно было бы смущать. В эти дни замершей жизни даже власть над воспоминаниями о больнице детства, которые нахлынули на него в первые часы после пробуждения от наркоза, куда-то испарилась. И какой смысл у этих обрывков воспоминаний? Допустим, Бруно представлял себе компактную зеленую обложку романа о Флэшмене, который он носил в кармане своего пальто, – и что с того? Сейчас, если бы он увидел книжку на тротуаре, то не стал бы нагибаться, чтобы поднять, так мало она его интересовала.

Оширо подготовила пациента и палату к приходу Берингера. Суматоха, предшествующая появлению в отделении заведующего, стала для Бруно уже привычной.

– Сегодня он снимет повязки!

– Кто, Господь Бог?

– Вы глупый!

– Тот, кого нельзя называть, придет с ножницами?

– Важно, чтобы в палате было темно, мистер Бруно. Ваши глаза стали очень чувствительными.

– Вы на это надеетесь. Может быть, они вообще не станут ни на что реагировать. И я смогу глядеть на солнце. Или спать со светом.

– Нет, мистер Бруно. Ваше зрение проверяли.

– Вот это хорошо. Мои глаза проверены. Так что можно повязку оставить.

Бруно подумал, что находится на пороге новых ощущений: сейчас его вывезут из святилища, и он окажется в неведомом мире.

– Цык-цык, – когда Оширо была настроена сверхкритично, она начинала изъясняться бессмысленными междометиями, словно выговаривала щенку за обгаженную подстилку.

И тут Бруно почувствовал, как в палату кто-то вошел – точнее говоря, он понял, что этот человек уже какое-то время стоит перед койкой и слушает его дурацкую болтовню. Интересно, как долго?

– Конечно, мы оставим эти повязки, если хотите. Но тогда вы лишите нас обоих возможности взглянуть на мой шедевр.

Это был голос доброго ангела-хранителя и злейшего врага Бруно, человека, убившего его лицо. Человека, который всегда обращался к своей жертве высокомерно и с энтузиазмом, как будто считая ее существом второго сорта. Возможно, он был богом или кем-то вроде медицинского Санта-Клауса. Воздух как будто стал вмиг холодным и разряженным, точно палата была в капсуле, которую запустили в космос. А может быть, это был воздух из операционной, который скопился вокруг нейрохирурга вопреки всем температурным и барометрическим нормам.

– Я напугал вас?

Бруно непроизвольно поднял обе руки вместе с трубками капельниц, растопырив ладони, точно защищаясь от нападения со стороны голоса.

– Напугали? Нет… нет. Вы меня удивили.

– Я – Ноа Берингер.

– Ну, конечно.

– Мне сказали, вы забыли о моих прошлых посещениях.

– Да.

– Ладно. Резекция прошла триумфально. Если хотите, я готов ответить на любой ваш вопрос. Мы, разумеется, сделаем чуть позже МРТ. Но я удалил вашу опухоль, Алекс.

– Сестра Оширо мне объяснила.