Помутнение

Оператором гидромассажной ванны был злобный чернокожий мужик с седоватой бородой, который с ним не церемонился. Он обращался с мальчиком так грубо, словно намеревался устроить ему пытку током или преподать жестокий урок, и коль скоро все происходило в Окленде, этот мужик в свободное от работы в больнице время вполне мог быть членом «Черных пантер». Каждый день после обеда он доставлял Бруно в кабинет гидротерапии, где всегда было чуть теплее, чем в остальных помещениях, хотя этот кабинет ничем особым не отличался, если не считать стальную гидромассажную ванну. Здесь оператор сдергивал с Бруно халат и усаживал его на стальную скамеечку в центре ванны. Когда в ванну начинала литься вода и вокруг тела Бруно закручивались мощные водяные вихри, оператор садился на стул у противоположной стены и отсчитывал минуты. Стальной резервуар мерно подрагивал, и шум водоворота не позволял им разговаривать. После сеанса оператор поднимал Бруно из воды и, положив на покрытый бумажной простынкой стол, смазывал его раны густой желтой мазью, непохожей на ту, которой обрабатывали ему ожоги медсестры в палате.

На второй день оператор, перехватив взгляд Бруно, проговорил:

– Этой фигней лечили ожоги от напалма во Вьетнаме. Я такое сто раз видел.

Значит, он был ветераном войны. Это мальчика не удивило. В Беркли и Окленде их было полным-полно, и черных и белых, они работали сторожами в школе и продавцами в винных лавках, или это были бездомные в креслах-каталках вроде той, в которой злобный оператор возил Бруно. Он встречал таких и раньше, в коммуне в Сан-Рафеле: участники войны, ставшие хиппи, хвастались, что убили немало людей – кто-то из снайперской винтовки, кто-то в ближнем бою коротким ударом ножа в горло. Как и тех дядек, этого оператора отличало строптивое пренебрежение ко всему, и он, видимо, уверял себя, будто в любой ситуации может оставаться невозмутимым, как Будда или джазовый импровизатор, подстраивающийся под собственный ритм и темп вопреки мелодии, исполняемой другими оркестрантами. Этот человек источал неукротимую энергию, словно не отдавая себе отчет, какая сила агрессии таится в каждом его взгляде. Мальчик, охваченный восхищением и страхом, помалкивал.

– Тогда эту штуку не применяли на гражданских, тогда она еще считалась экспериментальным средством, – продолжал ветеран. – Ее испытывали в боевых условиях. – И добавил участливым, насколько смог, тоном: – Хорошая штука. Тебе поможет.

Оператор проговорил это так, словно самолично прописал Бруно такое лечение, в знак особого расположения к маленькому пациенту. Но нет. Бруно понимал, что такой прерогативы у него нет. На самом деле связь между желтой мазью и тем, что этот мужик видел на войне, была либо воображаемой, либо случайной.

И тут Бруно, к своему удивлению, произнес:

– Когда-нибудь я туда поеду. – Он вовсе не хотел, чтобы эти слова прозвучали провокационно, тем более жестоко. Он просто подумал, что ему очень хочется отправиться куда-то далеко-далеко, подальше от того места, где он сейчас находился. И стоило ему услышать название далекой страны, как его смутное желание обрело четкую цель.

– Куда? Во Вьетнам?

– Да.

– Уж не знаю, с какого перепуга туда кому-то захочется.

Как оказалось, потом Бруно было суждено провести много месяцев в Хошимине и Вунгтау. Но тогда его замечание повергло мужчину в сумрачное молчание, хотя по всему было видно, что он мысленно мечет громы и молнии.

А когда Бруно принимал третью гидромассажную ванну, он вдруг ни с того ни с сего испытал оргазм. Его эрегированный член оказался зажат между ляжкой и металлической скамеечкой, которая слегка вибрировала от водного вихря, забившего в полную силу. Он уже привык к сонному, блаженному состоянию, возникавшему от долгого сидения на скамеечке, а тут вдруг его тело пронзила волна неведомого ощущения, к которому он был совершенно не готов. А потом магический момент пролетел, и ему осталось только недоумевать, что это было. Произошло все, и не произошло ничего – ничего, как надеялся Бруно, что могло бы его выдать, спасибо рокоту электромотора и бурлению воды в ванне. Но когда оператор вытащил Бруно из воды, то он вроде бы заметил на его теле нечто странное и втер ему в ляжку желтую мазь с нескрываемым отвращением. Но Бруно было все равно. Он просто перестал реагировать на мрачную харизму угрюмого ветерана, в ком клокотал коктейль зависти и отвращения. И заставил себя подавить чувство стыда или страха. Еще он постарался избавиться от уважительного отношения к чернокожим, столь свойственного матери и ее окружению. В последующие сеансы гидротерапии Бруно погружался в колодец блаженства. Это была его игра, в которую он играл, находясь в бурлящей ванне, пока оператор безучастно сидел в стороне, точно изгой или прокаженный. Словно чувствуя неуместность своего присутствия, ветеран прекратил всякие попытки завязать с мальчиком разговор. Он был низведен до уровня больничного аксессуара, такого же, как кресло-каталка или лифт. А Александер Бруно в одиннадцать лет почувствовал себя изысканно-великолепным.