Помутнение

Берингер вошел в операционную, которую никто уже не называл анатомическим театром. Его анестезиолог Макардл, смешливая вульгарная шотландка, встречи с которой его всегда радовали, уже сделала свою работу: немец был без сознания. Ее сменили операционные медсестры и технолог – они взялись готовить пациента к операции: его накрыли простыней, сбрили ему брови и расположили его конечности так, чтобы не возникли никакие преграды для кровотока. Как это обычно бывало в марафонах Берингера, ассистент-невролог должен был отслеживать все риски «удержания в статичном положении», предупреждая случайное повреждение нервных или мышечных тканей пациента вне операционного поля. Берингер никак не мог вспомнить ни имя, ни должность ассистента: для него это был просто еще один член команды, очередной статист. Тем не менее место проведения операции все равно нельзя было назвать театром, так как здесь отсутствовали зрители. Единственным, кто не участвовал в сегодняшнем представлении Берингера и кому придется пропустить все самое интересное, был бесчувственно лежащий на столе немец, чью голову откинули назад и закрепили в нужном положении, а туловище прикрыли простыней. Кислород поступал в его легкие по трубке, засунутой в гортань; Берингеру предстояло аккуратно вторгнуться в его глотку, затем в полости носоглотки и клиновидные пазухи, чтобы не прибегать к интубации трахеи.

Однако вначале, и от одной этой мысли он ощутил прилив возбуждения, – о, наконец-то впрыснута необходимая доза адреналина! – Берингеру нужно было вскрыть глазницы пациента, высвободив его глазные яблоки.

Хирургу и не нужно было превращать операционную в театр, он же не собирался играть тут Гамлета, или Макбета, или Годо, или какого-то другого персонажа, обуреваемого сомнениями и раскаянием. Ему здесь не нужен был ни свидетель, ни помощник, ни партнер, ни Санчо Панса. Благодаря силе бинокулярного микроскопа прорезь в плоти пациента явилась Берингеру в виде инопланетного ландшафта, уходящего вглубь и изрытого извилистыми проходами и пещерами. Здесь существовал только Берингер и его восторг, только его руки и чужое мясо. И честно говоря, даже сто зрителей были бы не в силах вырвать его из этого ландшафта и вернуть обратно в человеческий мир.

Его единственным страховочным тросом была музыка. Теперь пора. Он кивнул Гонсалесу, хирургу-ассистенту, который лучше других знал его вкусы. Гонсалес нажал на кнопку айпода, встроенного в небольшой усилитель с колонками, и, как всегда, раздался «Полет ночной птицы» Джими Хендрикса с альбома «Первые лучи вновь восходящего солнца». Плеер был настроен на уровень громкости, которая не мешала ни работе хирурга, ни обмену указаниями и наблюдениями между членами команды, но при этом музыка звучала ощутимо громко – настолько, что заглушала монотонное гудение насосов и жужжание сверла.

После этого, в последний раз мельком взглянув на монитор, куда были выведены 3D-сканы и его краткие заметки, Берингер попросил подать инструменты, чтобы раскроить лицо немца.

Если кто-то из нейрохирургов его и впрямь ненавидел, то истинная причина таилась в волнах нервозности, разлитой в атмосфере операционной, – непозволительной, неосязаемой, но безошибочно ощущаемой, – которая возникала словно по мановению пальца Берингера, стоило ему приложить заостренное лезвие ко лбу игрока в триктрак и провести дугу там, где недавно еще были брови, а затем направить разрез вниз, вокруг каждой глазницы и ниже висков. Берингер был еретиком, маргиналом. Ни от кого не требовалось искать опухоль за пределами черепной коробки. И то, что есть еще некая тайная полость, расположенная так близко от мозга, «спрятанная у всех на виду», но недосягаемая для традиционных способов хирургического вмешательства, его коллег буквально выбивало из колеи. Бермудский треугольник сознания. Нейрохирурги были бойцовскими собаками. А Берингер – койотом. Причем койотом, который бесстрашно вгрызался прямо в лицо. Никто не любит тех, кто заходит и нападает спереди. Настоящие хирурги уверены, что лицо – рабочая площадка пластических халтурщиков, меркантильных специалистов по подтягиванию кожи и увеличению грудей, облюбовавших южные штаты. От Берингера, он знал, несло этим душком. Что и давало нейрохирургам повод ощущать свое превосходство над ним.