Помутнение

– Мы с Тирой тянули спички, чтобы решить, кто поедет тебя встретить, и я выиграл, – первое, что сказал ему Кит Столарски, дожидавшийся его позади стойки таможенного контроля. Бруно вышел с ящичком, выделяясь среди пассажиров с тележками, нагруженными чемоданами. – Я подумал, что она вполне может тайком прихватить сумку с вещами и умыкнуть тебя в Биг-Сур, снять номер в общаге института Эсален[33] и изнасиловать в каменной ванне, а потом вас ищи-свищи.

Столарски в черных штанах-карго и косухе на молнии, с сальными, как всегда, волосами выглядел в аэропорту Сан-Франциско так же нелепо, как и в сингапурском казино: он был словно ночной призрак, внезапно материализовавшийся днем. Он протянул руку к воротничку Бруно и подергал, точно намеревался выдрать вылезшую ниточку.

– Ишь как вырядился – надеешься сразить ее, как Кэри, мать его, Грант? А мне остается довольствоваться амплуа Ральфа Беллами[34], так, что ли? Ты подтверждаешь мои худшие подозрения.

Может быть, Столарски пытается шуточками отвлечь его от печальных раздумий о своем состоянии? Надеется разбомбить его опухоль идиотской истерикой? Через два дня у Бруно был запланирован прием у знаменитого хирурга-нонконформиста. И по крайней мере до тех пор Столарски оставался его единственным ангелом-хранителем.

– Где твой багаж? У тебя ничего нет?

– Все осталось в отеле, – севшим голосом сообщил Бруно.

– Сказал бы мне. Я бы выкупил твои вещи. Их могли бы прислать.

– Ты еще можешь.

Столарски ткнул в чемоданчик.

– Твоя счастливая шкатулка с криптонитом[35], с помощью которого ты можешь облапошить весь мир, а? Ты что, обрабатывал стюардесс в полете? Вытриктракивал себе апгрейд в первый класс?

– Я спал.

Или умер, а потом частично возродился.

– Ну конечно!

Этот язвительный неряха-коммерсант, который сначала согласился разыграть на публике долгую историю дружбы с Бруно, с кем его связывало лишь краткое знакомство в школе, а потом из жалости оплатил ему авиабилет, на самом деле не испытывал к нему никакой жалости, а может быть, просто не владел языком, способным эту жалость выразить. И он продолжил с того, на чем остановился, обращаясь с Бруно точно так же, как в Сингапуре. Но теперь он, по крайней мере, проявил великодушие:

– Ты, наверно, голодный? Пошли, покормлю тебя.

– Да, пожалуйста.

– Я заказал нам столик в «Зуни».

Он произнес это так, будто название ресторана было прекрасно знакомо Бруно. Малая родина, куда он вернулся после долгих странствий, теперь казалась островом, отгородившимся от остального мира барьером особенного говора и сленга – как Цюрих или Марракеш. Здесь, как и там, его навигатором были уши.

– Мило, – сказал он.

У Столарски был «ягуар», старый, бронзового цвета, от времени приобретший матовый оттенок. На полу, как заметил Бруно, забравшись в салон, валялись обертки от конфет и смятые картонные стаканчики. Столарски без умолку что-то орал в оглохшие уши Бруно, пока они мчались по шоссе в северном направлении, а мимо проносились холмы с облепившими их склоны похожими на сигарные коробки домиками пастельных цветов и неуместные здесь билборды с рекламой серверов «Бэкблейз», поисковика «Дак-Дак-Гоу» и биткойнов. Назойливые призывы приобрести эти классные продукты смешались в голове Бруно, забитой тревожными мыслями и страхами, с болтовней Столарски. Похоже, во время полета мозг Бруно спрыгнул с парашютом где-то над Атлантикой.

– Что бы ты хотел? – спросил Столарски, прорывая окутавшую его сознание пелену тумана.

– Прости, что?

– Что бы ты хотел, безмозглый ты кобелина? Мы должны хоть немного тебя порадовать.

– В ресторане?

– В жизни!

– Дай-ка подумаю.

– Уж подумай, месье Годо, а то, я смотрю, тебя этот вопрос вводит в ступор.

«Зуни» располагался между магазинами, занимавшими два угла в треугольном здании коммерческого центра на Маркет-стрит, – ресторан с панорамными окнами, выходящими на близлежащие улицы, и лакированными потолочными балками, купающимися в слепящих солнечных лучах. Гигантские окна и столики, расставленные так, что невозможно было ни спрятаться, ни уберечь личное пространство, вызывали чувство неловкости от любопытных взглядов посетителей внутри и пешеходов снаружи.

Но никто в ресторане, похоже, не бросил осуждающего взгляда ни на неопрятного мужчину, одетого как бездомный, ни на его спутника в отутюженном смокинге. Наоборот, судя по тому, как к Столарски сразу же подбежал, льстиво улыбаясь, метрдотель, он тут был завсегдатай, а может быть, даже и совладелец. Пообщавшись с метрдотелем, в беседе с которым он ограничился хмыканьем, и не глядя в меню, Столарски заказал бутылку просекко и устрицы, а также жареного цыпленка на двоих.

– Германский посол не ел два дня, – сообщил он официантке, на которой была застегнутая на все пуговки белая блузка, а закатанные выше локтя рукава позволяли увидеть на обеих руках татуировки в виде цветочных узоров.

– Жареного цыпленка придется ждать минут двадцать пять…

– Ясно. Тогда пусть они там на кухне, мать их, включат пятую скорость и постараются побыстрее!