Помутнение

Спустя час Бруно вошел в «Раффлз». Он был одет в неформальный белый костюм, подобающий для душной ночи, держа под мышкой чемоданчик с комплектом для триктрака. На сей раз персонал любезно его поприветствовал – видно, их щедро подмаслили. Его проводили до дверей именного люкса.

– Я решил снять для Тиры другой номер на эту ночь. На хрена ей три телика и сейф, если ей там только продрыхнуть до утра.

Столарски был облачен в замызганные черные шорты и в фуфайку с красно-золотой эмблемой футбольного клуба «Сан-Франциско Форти Найнерс», которая была не пришита, а приклеена к ткани. А белый халат и махровые тапки, по всей вероятности, прилагались к его люксу. Бруно поразило, как, несмотря на весь помпезный шик викторианского декора «Раффлз», присутствие в нем Столарски быстро низвело роскошный люкс до уровня комнатушки в низкопробном клоповнике, словно, открыв дверь, Бруно отвалил камень от лаза в кротовую нору. Войдя внутрь, он бессознательно съежился, чтобы, уменьшившись в размерах, вписаться в этот блошиный цирк. В комнатах было кое-как, для вида, прибрано, зажженные лампы освещали разбросанные повсюду горки кассовых чеков, мятых банкнот и прочий хлам. Дверь в спальню была закрыта.

– Как видишь, мы тут все устроили под себя, – заговорил Столарски. – В конце концов, я же выложил за этот номер кучу денег.

– Она уже спит?

– Не, носится где-то с занудой из Канзас-Сити, с которой познакомилась в баре. Уроженцы Миссури не могут пропустить родную душу. Просила передать тебе, что заскочит на минутку, но думаю, она злится, что наш последний вечер в городе я не посвятил ей и не показал здешнюю ночную жизнь, если тут есть что показывать. Клево, ты притащил свой комплект, а то я попросил консьержа раздобыть мне доску, так он стал чесать репу. Ну, может, еще принесет. Я весь день никуда не выходил, только играл онлайн, и теперь у меня такое ощущение, будто мне в глаза залили «Доместос».

– Ты говоришь, ваш последний вечер?

– Да, мы поменяли билеты. Устали носиться галопом по Азии. Не знаю, как ты сам это выдерживаешь.

– Да мне тут так же, как и везде.

– Ладно, Magister ludi[31], я понял твою суть. Тебя не интересует ничего за пределами доски. Но я намерен влезть в твой уютный японский садик – поглядим, смогу ли я тебя слегка взъерошить.

– Я правда не пойму, о чем ты. Позволь я налью себе выпить.

– Твой секретный садик, хранилище тайны. Арена, на которой ты пытаешься сам направлять указующий перст судьбы – свою удачу в триктраке. Я бросаю тебе вызов, мастер блефа, мой дружбан, дружок, кореш. Сделай и меня, если ты на это способен.

Бруно налил «Макаллан» в два стакана.

– В триктраке невозможно блефовать.

– Э, много не наливай, оставь место для льда. А как насчет удваивающего кубика? Пытаешься усыпить мое внимание, гребаный шулер!

– Я бы не стал добавлять лед. Удваивание ставки – это не блеф. Ведь оба игрока видят позицию на доске.

– Правильно, не стоит разбавлять льдом хороший скотч. Наверное, ты и «Доктора Пеппера» не захочешь себе плеснуть. Да шучу я. В любом случае я не имею в виду блефовать, расставляя ловушки на доске, Александер. Я имею в виду блефовать, скрывая свои намерения.

Бруно вытаращил глаза. И проверил, не вторгся ли Столарски в его мысли. Нет. Он передал Киту стакан с виски. Так, надо вспомнить, не обсуждал ли он с Китом в школе возможности телепатии? Это была бы грандиозная глупость. Потуги Столарски спровоцировать его были настолько жалкими, что Бруно не о чем было беспокоиться.

Столарски усмехнулся и поднял стакан, провозглашая безмолвный тост.

– Я как открытая книга, – заявил Бруно с нарочито равнодушным видом. – Если ты намерен обнаружить у меня в голове нечто, что может изменить реальную позицию фишек на доске, флаг тебе в руки! Ну что, начнем?

До первого перерыва Бруно пришел к выводу, что манера игры Столарски, пусть он и освоил ее, полазав по интернет-сайтам и сыграв с компьютерными программами или даже с реальными игроками, поднаторевшими в триктраке таким же образом, не была совсем уж негодной. Столарски показал способность схватывать все на лету и не был зациклен на одной-двух тактиках в зависимости от очков, выпавших на игральных костях. Тем не менее из семи партий Бруно выиграл пять и уже тешил себя мыслью, что сам еще ни разу не дотронулся до удваивающего кубика – чем выводил Столарски из себя. Тем самым он ни разу не подал сопернику знака, когда тому стоит сдаться.

– Что-то я не въезжаю, почему ты не удваиваешь? – проговорил Столарски в ходе восьмой партии, когда его фишка оказалась на баре. Сам он уже удвоил, как и в двух предыдущих случаях. А Бруно решил пока что принимать все его дубли – в этом и заключалась его тактика. Это был его способ уколоть новичка, чтобы выяснить, из какого он теста. По настоянию Бруно они начали игру со ставки в сто долларов за очко, в прямом противоречии с тем, что он говорил Тире Харпаз. И они могли либо повышать ставку, либо оставить ее как есть. Он уже опережал противника на восемьсот.

А сейчас в ответ на реплику Столарски он только пожал плечами.