Поминальник усопших

Тотчас по возвращению мамы случился, — в связи с неожиданным визитом финских гостей, — не предвидено срочный визит «в терем на стене», где родители повидались с Тишайшим. Во время кратенького маминого отчёта Патриарху она узнала: крах «германской затеи» коминтерна во главе с «опекавшем» её самим председателем реввоенсовета, вызвал в большевистской верхушке истерику и склоку! Как и предполагалось, — с нетерпением(!) и вожделением, — ожидавшихся «верными» его соратниками–товарищами по партии. И началось!… Началось то, о чём намекнули в Берлине! Сперва — с самого болезненного для привыкшего во всём первенствовать Троцкого: — имя его, — годами всенепременно называвшееся всегда прежде в паре с именем вождя № 1, — изгоняется отныне и бесцеремонно из списков членов почётных президиумов всех бесчисленных сборищ!… А ведь только что — накануне 9 октября — газеты ещё заполнены были приторными панегириками Зиновьева, Луначарского и, конечно, главного подхалима и лизозада «Ем. Ярославского» в адрес Льва Давидовича. И в них ещё: «…имя Ваше в сознании народа слишком неразрывно связано с Ленинским!»… Теперь публика эта, — почуяв внезапную перемену ветра, — разбегается, прячась по кабинетам при одном виде идущего по коридору героя всего этого спектакля…О том «что происходит в этих кабинетах за закрытыми дверями страшно подумать!»… Наш герой перепуган на смерть. И в саму кульминацию «антитроцкистской» кампании (начатой за долго до октября), — когда самое время хоть как–то защититься, используя несравненный полемический талант, — он по–тихому из Москвы сбегает!… По слухам — на «заячью охоту»!

Но где в Москве, или даже в огромном подмосковье, спрятаться?!

…И верно. Адриян Васильев, — диакон церкви села Большое Семёновское, что по просёлку от Талдома на Большое Михайловское, — прибыв давеча, донёс Самому: — Видел господина Бронштейна с двумя товарищами во Власовском (в Заболотском, по–прежнему) урочище на замёрзших чащобных топях близ Парсенки — правого притока Дубны!… На острову в ловчей избе с битыми беляками…Не особо чтобы и прятались…Но, по первости, не откликались… Когда же, постучав, приотворил : — «Не обознался ли?» — Да, обознался, ответили!… Но я же охотник. И знаю его давно. Встречались не однажды и на тех же болотах…А вот где нынче квартируют — не знал…

Конечно же, спасённая Патриархом, Осоргиным–младшим и доктором Стаси Фанни Вильнёв ван Менк, благодарная родина, подвиг их (о котором ничего ещё не знала — и слава Богу!) оценила гипотетически, как всегда делать это умела. Так, Преподобного, уже в 1925 году, быстро свела в могилу. Не удосужась в последующем отметить память Его хотя бы грамотным обращением. Как не сделала этого и гонимая постоянно РПЦ… Рядом с пустовавшей его официальной резиденцией у Цветного бульвара, в доме 13, по 3–му Троицкому переулку, жил Виктор Михайлович Васнецов, «выдающийся русский художник», почивший годом позднее Патриарха. Много лет в квартире мастера — музей. Память! А место жительства в Первопрестольной столице России Великого русского Гражданина забыто…

Оценила родина и заслуги перед нею Георгия Михайловича Осоргина–младшего — в 1929 году расстреляла.

Маму с отцом в том же году арестовала, но убить не успела! (Кто знает, быть может даже и не намеревалась убивать. Вожди революционные, — как любые вожди — и повсеместно, загоняя пасомых в мировые революции и бойни, — сами хотели и старались жить долго, хорошо и даже вечно. Для чего тщательно берегли собственное драгоценное здоровье. И такими врачами, как мама, не разбрасывались. В особенности и почему–то Генрих Ягода, крепко зацепившийся за власть шестёрка и порученец Троцкого. Именно он, — по поручению изгнанного из России бывшего ПредРЕВВОЕНСОВЕТА и главкома, ненавидевшего маму и не простившего ей публичного разоблачение его «колонистского холокоста» 1919 года на Украине, — распорядился арестовать родителей моих. И отправил их — разлучив с детьми — то ли в лубянский, то ли в бутырский столичные «садки». На свой, ягодовский, кукан. Где подобных целителей тщательно отбирал, собирал, коллекционировал и консервировал.

На этот раз, однако, получилось у него (или у них) снова по писанию: «Власть полагает. Но располагает–то всё ж таки не она»…Потому и тут оказались они не всесильными. Ночью однажды, на давно отработанном и обкатанном тюремщиками этапном пути, старые верные армейские друзья родителей моих, — теперь об этом можно говорить — под патронажем Сергея Сергеевича Каменева, — мастерски их перехватили. Приветили. И сложной эстафетою отправили к ещё одним, тоже верным и старым, друзьям «нобелевской епархии». В глухой северный посёлочек. В Коми. На один из притоков Северной Двины. Там они и жили, трудясь. А три года спустя (скоро сказка сказывается…) — невероятной «оказией» 1932 года — ещё одна группа старых друзей (и здесь обошлось не без верного Густава Маннергейма) — отправили маму и отца…морской Арктической Экспедицией на Северо–восток Азии. А там — Тихим океаном — в Большой мир…