Поминальник усопших

…Во второй половине 1914 года Грянула Германская война. Другие «Великие» умники загнали под немецкую шрапнель русскую Гвардию. Пали не за грош, никого не защищая и не собираясь никого побеждать, — миллионы кадровых российских солдат и офицеров. Пал Цвет Нации. Пала невосполнимая Элита народа Русского. Естественным образом, годом позже, русская армия потерпела самое тяжкое поражение в своей истории: утеряны были Польша, западные губернии, большая часть Прибалтики. Раненых было неимоверное, неисчислимое количество. Начался тягчайший, чреватый паникой, «эвакуационно–беженский» период военных действий с более чем тремя с половиной миллионами только зарегистрированных и как–то окормляемых беглецов в обозе. Скандально провалившаяся в глазах западных союзников (на реакцию общества российского плевать было!) Ставка Главковерха Николая Николаевича, тоже, как известно, Великого князя («деспота, мистика, фаталиста» по Григорию Каткову). «Самовлюблённая и злобная бездарь» по Михаилу Васильевичу Алексееву, он кинулась искать «виновных». Естественно, «шпионов». Само собою — немцев и евреев. А последних в полосе фронта и на прифронтовых территориях — а это именно сама «черта оседлости» и была — большинство населения! Самозабвенно, в охотничьем азарте исступлённо выискивали их (кого там ещё искать–то в еврейском крае?). Находили конечно! И… пошло–поехало: по огромному тысячекилометровому фронту начали заседать сотни военных трибуналов. В действо их втянута была тьмя тьмущая юристов и медиков — дворян, преимущественно. Легионы казачьих частей и офицерского корпуса (многие из коих тоже дворяне). Заработали экзекуционные команды…

Тем временем, выбитые вчистую почти что офицерские кадры необходимо было не мешкая заменять новыми. Кем? Гнать на курсы в солдатской массе искали хотя бы мало мальски грамотных. Пришлось брать и евреев. Ещё один слой великих умников решил, что евреи не должны быть офицерами русской армии. Потому жидов–офицеров курсы не выпускали — выпускали только жидов–унтер–офицеров. Унтеров. Фигуру на фронте важнейшую, ключевую!..Тем самым, под русской армией, под Россиею, под Тысячелетней Империей, — и теми же великими умниками, — закладывался «фугас немыслимой разрушительной силы». А великие вновь осознать не изволили: «Серая» солдатская масса озлоблена до крайности всем как есть её начальством. Больше не доверяет никому. В любом командире видит только злейшего ненавистника. Каждый вернувшийся с курсов вновьиспеченный офицер, — бывший свой же солдат–мужик, — он уже отныне, — если русский, — ваше благородие. Значит, смертный враг теперь, как все прочие офицеры! А вот вновь же испечённый унтер, — пусть еврей, — он всё тот же солдат. Наш! Только более грамотный и отныне уважаемый. Друг и брат. Керюха! Керя!

Когда в преддверие переворота организовывались Советы солдатских депутатов, и окопная масса кинулась избрать для представительства в них самых грамотных и уважаемых товарищей своих — предпочтение только другу! Только брату! Керюхе только!… Получилось… евреям, в большинстве своём. И единогласно — всем миром — избранные евреи–унтера повсюду заполнили и возглавили Советы. Возглавили повсюду новую Власть. Власть военную! Но, известно, зло порождает зло. «И когда преступной верхушке этой Власти понадобились надёжные исполнители для организации массового истребления ненавистных ей дворянства, офицерства и вольного казачества, — их искать не надо было: они уже заполнили все структуры власти и активно действовали в них. Они сами. И, — по законам стаи, — бесчисленные родственники их и друзья. В том числе, из переживших в 1915–16 годах трибунальские бесчинства Великого… Николая Николаевича…»

Видение случившегося глазами Маннергейма.

32. Москва.

Дальше, к дому, сопроводили маму, — бывшую уже о-очень, ну, «о-очень на сносях» (или в «тягостях»), — та же Наташа Ольт. Рикард Фальтин — врач, приятель Густава. И, — через границу, «коридором» у Алакуртти, и до конца, до Питера, — трое офицеров–егерей «27» густавова егерского батальона. Егеря распрощались с нею только уже в самом Петрограде. И восвояси отбыли. Не подозревая о скором свиданьице с нею аж в самой Москве.

Подробности пути её домой «карельской ветвью коридора» мне (и отцу тоже) не известны…