Помещик. Том 1. Сирота

Спустя какие-то полчаса беседа все еще не продолжалась. Но она плавно перетекла в импровизированное застолье. Так как формально сватовством не являлось. Андрейка же сидел и хмуро разглядывал Марфу, что также буравила его нехорошим взглядом.

Несмотря на телеса Петра, девчушкой она была не шибко упитанной, мягко говоря. Четыре мосла да копна волос и глазища. По тем годам — не эталон красоты, так как ценили упитанных, дородных дам. Чтобы и грудь чем больше, тем лучше, и попа — мечта гиппопотама, и так далее. А тут рост вроде бы выдавал в ней породистую особу, ибо крестьянки да посадскими такими обычно не вырастали, однако ей категорически не хватало объема для солидности. Впрочем, мать ее, Евдокия, тоже по этим параметрам не была выдающейся, мягко говоря.

— Ты ничего дурного не думай, — обняв за плечо Андрейку, произнес Спиридон, брат Евдокии, уже немало принявший медовухи и поплывший. — Добрая баба будет. Только худая… ик… как весло…

— А вы ее кормить пробовали? — спросил парень, с огромным трудом заставив себя не сбросить руку этого человека.

— Ха! Да у нее всякие разносолы на столе! А все одно — не жрет. Хоть боем бей. Сидит у тарелки и носом воротит.

— Это дело поправимое.

— Да?! — оживился Спиридон. — А ты ведаешь, как заставить ее есть?

— Берешь миску. Кладешь туда какой-нибудь бурды, которую она на ненавидит. Ставишь перед ней и зажигаешь лучину. Прогорела? Не съела? Тарелку убираешь и до вечера никакой еды. Вечером ставишь перед ней ту же миску с той же бурдой. Не съела? Убираешь и никакой больше еды. До утра. Дня через два-три она и бурду съест, и тарелку оближет, и добавку попросит. Вся беда в разносолах! — назидательно поднял Андрейка палец.

— Ненавижу! — прошипела Марфа и кинула моченое яблоко, но не попала — оно пролетело мимо.

— А это мысль! — воодушевленно произнес Спиридон.

— Голова! — отметил Данила.

— Тут главное не увлечься. — продолжил Андрейка. — Говорят один воин попытался научить коня своего не есть ничего. И у него почти получилось. Да увы, когда конь уже почти привык, беда приключилась.

— Какая же? — спросил воевода.

— Да конь, мерзавец, издох.

Сказал. А спустя несколько секунд весь стол заржал.

— Вот уж точно, — отсмеявшись, заметил Данила, — лучшего зятя для Евдокии и не придумаешь.

[1] С судебника 1497 года строго квалифицируют душегубство (убийство) и бой (драку), разводя их по тяжести на тяжелый и легкие преступления. Поэтому достать саблю — совершить покушение на душегубство и темя опасная, которая каралась либо штрафом (4 рубля обычно), либо в случае рецидива или каких-то отягчающих — смертная казнь. А той же палкой избить или ногами — просто бой, который судебник вообще допускает оставлять без наказания, если стороны примирились. Тут главное не приводить к увечьям, что трактуется уже иначе. Аккуратно же избивать для богатого человека бедняка можно было практически безнаказанно. Тем более, что штраф выплачивался не пострадавшему, а в казну.

[2] Имеется в виду князь Григорий Иванович Темкин-Ростовский, который в 1552 году служил первым воеводой в Туле. Под его руководством Тула пережила осаду и приступы татарских войск. В оригинальной истории в 1553 году Григорий получил назначение на службу первым воеводой в Путивль — один из передовых форпостов Русского царства. Но назначение это было после смотров, так что на май 1552 год он все еще нес службу в Туле и не ничего не ведал о грядущем переводе.

Часть 3. Глава 7

Глава 7

1553 год, 21 мая, Москва

Митрополит Макарий сидел на лавке и задумчиво смотрел на лампу. Ту самую, что удумал отрок Андрейка из Тулы. Он до конца не верил, что все это правда. Полагал, будто бы сказки. А лампа если и есть, то горит она чуть ярче обычной масляной. Однако все оказалось точно таким, как ему и сказывали.

— Значит, говоришь, что сей отрок прямо сказал, что Мать-церковь его грабит? — задумчиво глядя на огонек лампы, спросил Макарий.

— Да. Но сказал он это не прилюдно и в сердцах. — ответил диакон Амвросий.

— Голова у него очень светлая, — тут же вставил слово отец Геннадий.

— Да причем тут это? — отмахнулся митрополит. — А почему он считает, что церковь его грабит?

— За краску, что он передал отцу Афанасию не в дар, а для продажи, была положена цена смехотворная. За лампу, которую он изначально хотел продать церкви и которая, по его словам, принесет нам десятки или даже сотни тысяч дохода положено ему всего сто рублей.

— Прилюдно он этого не сказывает?

— Нет.

— У него очень светлая голова, — вновь повторил отец Геннадий, стремясь защитить парня от гнева властного иерарха.

— Что ты заладил светлая да светлая? И что с того?

— Он смотрит на обычные вещи и видит их природу. Он рассказал мне, как удумал и лампу, и печь. И там поистине без божественного провидения не обошлось!

— И что?

— Он еще много что может удумать.

— Я мню, отец Геннадий имеет в виду, что сей отрок может оказаться очень полезен церкви. И нехорошо, что он думает, будто бы церковь его ограбила.