Сбежал от нас, сбежал! Хорошо это?
Прости, милый Меркуцио, у меня было очень важное дело. В таких случаях, как мой, дозволительно проститься с учтивостью.
Это все равно, что сказать — проститься учтиво.
Ударение на
Этим ударением ты ударил в самую цель.
Как ты учтиво выражаешься!
О, я — цвет учтивости.
Цвет — в смысле «цветок»?
Именно.
Я признаю цветы только на розетках бальных туфель.
Прекрасно сказано. Продолжай шутить в таком же роде, пока не износишь своих туфель. Если хоть одна подошва уцелеет, шутка может пригодиться, хоть и сильно изношенная.
О бедная шутка об одной подошве, — как ей не износиться!
На помощь, друг Бенволио, мое остроумие ослабевает.
Подхлестни-ка его да пришпорь, подхлестни да пришпорь, а то я крикну: «Выиграл!»
Ну, если твои остроты полетят, как на охоте за дикими гусями, я сдаюсь, потому что у тебя в каждом из твоих пяти чувств больше дичи, чем у меня во всех зараз. Не принимаешь ли ты и меня за гуся?
Да ты никогда ничем другим и не был.
За эту шутку я тебя ущипну за ухо.
Нет, добрый гусь, не надо щипаться.
У твоих шуток едкий вкус: они похожи на острый соус.
А разве острый соус не хорош для такого жирного гуся?
Однако твое остроумие — точно из лайки, которую легко растянуть и в длину и в ширину.
Я растяну слово «гусь» в длину и в ширину — и ты окажешься величайшим гусем во всей округе.
Ну вот, разве это не лучше, чем стонать от любви? Теперь с тобой можно разговаривать, ты прежний Ромео; ты то, чем сделали тебя природа и воспитание. А эта дурацкая любовь похожа на шута, который бегает взад и вперед, не зная, куда ему сунуть свою погремушку.
Ну-ну, довольно.
Ты хочешь, чтобы я обрубил моему красноречию хвост?
Да, иначе ты его слишком растянешь.
Ошибаешься, я хотел сократить свою речь; я уже дошел до конца и продолжать не собирался.
Вот замечательный наряд!
Парус, парус!
Два: юбка и штаны.
Пьетро!
Что угодно?
Мой веер, Пьетро.
Любезный Пьетро, закрой ей лицо: ее веер красивее.
Пошли вам бог доброе утро, синьоры.
Пошли вам бог прекрасный вечер, прекрасная синьора.
Да разве сейчас вечер?
Дело идет к вечеру: шаловливая стрелка часов уже указывает на полдень.
Ну вас! Что вы за человек?
Человек, синьора, которого бог создал во вред самому себе.
Честное слово, хорошо сказано: «Во вред самому себе». Синьоры, не скажет ли мне кто-нибудь из вас, где мне найти молодого Ромео?
Я могу сказать, хотя молодой Ромео станет старше, когда вы найдете его, чем он был в ту минуту, когда вы начали искать его. Из всех людей, носящих это имя, я — младший, если не худший.
Хорошо сказано.
Разве худший может быть хорошим? Нечего сказать, умно сказано!
Если вы Ромео, синьор, мне надо поговорить с вами наедине.
Она его заманит на какой-нибудь ужин.
Сводня, сводня, сводня! Ату ее!
Кого ты травишь?
Не зайца, синьор; разве что этот заяц из постного пирога, который успел засохнуть и зачерстветь раньше, чем его съели.
Ну, Ромео, идешь ты домой? Мы ведь у вас обедаем.
Сейчас приду.
Прощайте, древняя синьора. Прощайте!
Ладно, ладно, прощайте! — Скажите, пожалуйста, синьор, что это за дерзкий молодчик, — все время так нагло издевается!
Это человек, кормилица, который любит слушать самого себя. Он в одну минуту больше наговорит, чем за месяц выслушает.
А пусть-ка попробует со мной поговорить. Я ему покажу. Да я не только с ним справлюсь, а с двадцатью такими молодчиками, как он. А если бы я сама с ним не справилась — не бойтесь, найдется кому за меня постоять. Ах он, нахал этакий! Что я ему — милашка, что ли, или его собутыльник?
Я не видел, чтобы тут кто-нибудь тешился над вами как угодно, а то бы мигом выхватил меч, ручаюсь вам. Я не хуже кого другого умею выхватить вовремя меч, если случится хорошая ссора и закон будет на моей стороне.