Полное собрание сочинений. Том 6.

Кирка лъ и пилъ много и все молчалъ, только его блестящіе черные глаза безпрестанно вопросительно смотрли то на Ерошку, то на Чеченца. Старикъ только теперь разсмотрлъ его хорошо. Первое, что его поразило, была голова, обритая по татарски и голубоватой щетиной выставлявшаяся надъ лбомъ подъ заломленной папахой. Борода, которой еще почти не было у него тогда, была пальца въ два длины, черная и подбрита по-татарски, усы подстрижены. Но не эти перемны поражали въ немъ; полныя румяныя щеки втянулись и потемнли, сдлались такими же бурыми, какъ лобъ и руки, на лбу между бровей была кривая морщина, которой прежде вовсе не было, и все лицо его было такое страшное и невеселое, что нельзя бы было узнать его, ежели бы не т же почти слитыя черныя брови и эти Киркины большіе глаза, безпрестанно бгающіе по голубовато блымъ блкамъ. —

Они оба были усталы, это было видно. Чеченецъ легъ въ углу, гд ему постелилъ Ерошка, а самъ дядя то......

*В.ЧАСТЬ 3-я.

15 Февраля 1862 г.

Глава 1-я.

Прошло три года съ тхъ поръ, какъ Кирка пропалъ изъ станицы. Олнинъ служилъ все еще въ томъ же полку и стоялъ съ ротой въ той же станиц. — Онъ и жилъ даже на старой квартир у дяди Ерошки. Марьянка жила рядомъ одна въ хат своего мужа, только хата эта была заново покрыта камышемъ, подправлена; и никто уже не удивлялся въ станице, что Олнинъ цлые дни проводилъ въ Марьяниной хат и что, входя къ Олнину, заставали Марьяну, которая сидла у печки.

Впрочемъ все въ станиц было по старому. Дядя Ерошка жилъ на старомъ мст въ избушк, также, какъ и три года тому назадъ, дни и ночи проводилъ въ пол съ ружьемъ, кобылкой и Лямомъ, также по вечерамъ приходилъ сидть на полу съ постояльцемъ.

Марьянка, какъ и отъ мужа, такъ и теперь, любила по вечерамъ и особенно по праздникамъ ходить къ мамук помогать ей убирать скотину и съ ногами влзать на печку на старое двическое мсто и молча въ темномъ углу щелкать смечки.

Бабука Улита еще больше, чмъ прежде, жалла и ласкала дочь, но также, какъ и прежде, неутомимо и бодро трудилась и домохозяйничала.

Михаилъ Алексевичъ также изрдка прізжалъ въ станицу, разрушалъ спокойствіе бабуки Улитки, всякой разъ мучалъ Оленина своимъ посщеніемъ и выпрашиваньями то вещей, то денегъ. Онъ ничего никогда не говорилъ Оленину о своей дочери, но какъ будто съ тхъ поръ, какъ Кирка бжалъ, признавалъ за собою какія-то права на Оленина.

Устинька была замужемъ и кормила уже второго ребенка. Теперь была ея очередь по праздникамъ сидть на бревнахъ, приготовленныхъ и все еще не употребленныхъ для станичнаго правленія, и глядть на молодыхъ двокъ и казаковъ, водящихъ хороводы. Когда ея милое, теперь похудвшее лицо оживлялось той нжной улыбкой, это уже была не улыбка настоящаго, а улыбка воспоминанія.

Дампіони уже не было въ станиц, онъ былъ назначенъ годъ тому назадъ, ежели не ошибаюсь, въ помощники 2-го адъютанта товарища начальника штаба 2-го отдльнаго Закучукъ-Койсынскаго отряда. Милый Дампіони пріезжалъ иногда изъ штаба въ старую стоянку. Останавливался всегда у Устиньки, которая принимала его почти также, какъ бабука Улитка Михаила Алексевича, и выносила ему на столъ и каймаку, и печеную тыкву, и моченаго винограда. Мужъ ея былъ встовымъ при Дампіони. Все казалось хорошо, но видно было, что она была больше уврена въ любви Дампіони тогда, когда она не подносила ему ни каймаку, ни винограду. Дампіони уже всегда былъ въ перчаткахъ на улиц, шашка у него была серебряная, часы были цлы, сертукъ на барашикахъ особенного штабнаго покроя. Онъ пилъ чихирь по прежнему и говорилъ Оленину, что его противъ воли взяли въ штабъ, но наивная улыбка самодовольства выдавала его. Видно было, что онъ въ заслугу себ считаетъ то, что, не смотря на свое новое назначеніе, онъ остается тмъ же для старыхъ друзей.