Полное собрание сочинений. Том 6.

Господа, вернувшись съ охоты, сидли въ своей хат и не посылали за Ерошкой. Даже Ванюш было приказано не говорить съ старикомъ и не отвчать ему, ежели онъ станетъ что-нибудь спрашивать. Первый выстрлъ сдлалъ Олнинъ, и съ того мста по всему слду была кровь. Второй выстрлъ, когда свинья уже остановилась, сдлалъ Ерошка. Правда, что она упала, но ползла еще, и послднiй выстрлъ изъ двухъ стволовъ сдлалъ новопрiзжiй гость. Стало быть, ни въ какомъ случа свинья не принадлежала одному Ерошк и онъ не имлъ никакого права, никому не сказавши, привязать ее хрюкомъ за хвостъ маштачку, прежде другихъ увезть ее въ станицу, опалить и свжевать, не давъ времени охотникамъ вернуться и полюбоваться на раны и поспорить. По предложенiю Оленина вс решились наказать Ерошку за такой поступокъ совершеннымъ равнодушiемъ и невниманiемъ. Когда охотники прошли по двору, въ то время какъ дядя свжевалъ звря, ихъ молчанiе не поразило его. Онъ объяснилъ его себ сознанiемъ его правоты съ ихъ стороны. Но когда онъ, соскучившись быть одинъ, съ окровавленными еще руками и растопыренными толстыми пальцами, вошелъ въ хату и, показывая расплюснутую въ лепешку свою пулю, которую онъ вынулъ изъ грудины, попросилъ выпить, его озадачило, что никто ему не отвтилъ. Онъ хотлъ разсмшить ихъ колнцомъ, но вс присутствующiе выдержали характеръ, онъ засмялся одинъ, и ему больно стало.

— «Что жъ, свинью ты убилъ, дядя», сказалъ Олнинъ: «твое счастье».

— «Что жъ чихирю не поднесешь?» сказалъ старикъ хмурясь. —

— «Ванюша, дай ему бутылку чихирю. Только ты пей въ своей хат, а мы въ своей. Вдь ты убилъ свинью. Небось бабы какъ на тебя радовались, какъ ты по улиц проволокъ ее. — Ты самъ по себ, а мы сами по себ».

И онъ тотчасъ же заговорилъ съ офицерами о другомъ предмет. —

Ерошка постоялъ еще немного, попробовалъ улыбнуться, но никто не смотрлъ на него.

«Что жъ такъ то?» Онъ помолчалъ. Никто не отвтилъ. — «Ну, Богъ съ тобой. Я на тебя не серчаю. Прощай, отецъ мой!» сказалъ онъ съ невиннымъ вздохомъ и вышелъ.

Какъ только онъ вышелъ, Марьяна, которая тутъ же сидла подл печки, разразилась своимъ звучнымъ увлекающимъ хохотомъ, и вс, кто были въ комнат, захохотали также. — «Невозможно удержаться, когда она засмется», говорилъ прапорщикъ сквозь судорожные припадки смха.

Дядя Ерошка слышалъ этотъ хохотъ даже въ своей хат. Онъ сердито шваркнулъ на земь сумку, которая лежала на его нарахъ, и развалился на нарахъ въ своемъ любимомъ положеньи, задравъ ноги на печку и облокотивъ голову затылкомъ на ружейный ящикъ. Когда онъ бывалъ не въ дух, онъ всегда колупалъ струпья, не сходившіе съ его рукъ, и теперь онъ принялся за это дло.

Кто сказалъ, что только молодость мечтаетъ? Я убжденъ, что старики точно также мечтаютъ, какъ молодые люди. Ерошка былъ очень разстроенъ теперь, навзничь лежа на своемъ логовищ. Онъ на охот выпилъ несколько стаканьчиковъ водки и въ станиц, проходя мимо Бурлаковыхъ, остановился, чтобы дать толп мальчишекъ и бабъ собраться около добычи, и выпилъ еще одинъ цлую осьмуху, общая зa это свжины. Такъ что въ настоящую минуту онъ былъ достаточно пьянъ, чтобы воображеніе его работало съ быстротой и живостью. Все ему вдругъ опротивло въ этихъ русскихъ, съ которыми онъ прежде такъ любилъ водиться. Особенно постоялецъ его казался теперь невыносимымъ. Ему казалось, что онъ «занимается», что значило гордится, и занимается особенно съ тхъ поръ, какъ Марьяна открыто стала жить съ нимъ. Тмъ боле ему это казалось досадно, что онъ только себ одному приписывалъ ихъ отношенія. Ему досадно было на этихъ солдатъ (вс русскіе были солдаты въ его глазахъ), которые, ничего не зная, не видавъ, прідутъ, привезутъ денегъ (и откуда они деньги берутъ?) и все лучшее забираютъ себ, отъ двокъ и до винтовокъ и кинжаловъ. Досадно, что дурачье казаки терпятъ это. Въ его время не такъ бы было, думалъ онъ. И онъ началъ думать по-татарски. Позвалъ бы его на охоту, Гирей-Хану далъ бы знать. Сняли бы оружье, платье, коня бы съ Гирей-Хана взялъ бы. И — «на теб, возьми, посади въ яму, пока не выкупится!» И ему приходили въ голову мысли о мщеньи теперь и онъ одинъ посмивался, думая о томъ, какъ бы онъ обработалъ голубчика, коли бы захотлъ.

Отвращеніе, которое онъ испытывалъ нынче къ Русскимъ, навело его на мысль о своихъ, съ которыми онъ мало водился послднее время. Все свои; какъ издохнешь, никто кром своихъ не похоронитъ. И онъ придумывалъ, какъ онъ завтра пойдетъ къ другу Зврчику, поставитъ ему осьмуху, и къ старух нянюк Лизк въ скитъ и какъ онъ ее увритъ, что онъ теперь старъ, спасаться хочетъ, и каймаку выпроситъ. И вспомнилъ, какъ онъ жилъ съ этой нянюкой въ молодыхъ годахъ, и своего отца Широкаго, и весь этотъ эпической старинный міръ воспоминаній своего дтства возсталъ передъ нимъ. Онъ закрылъ глаза и перебиралъ эти воспоминанія. Онъ не спалъ, но и не слыхалъ, какъ ушли офицеры отъ его постояльца, какъ Ванюша приходилъ и выходилъ изъ хаты и какъ потушилъ огарокъ и улегся на противуположной лавк. —