Съ 18-ти лтъ еще только студентомъ Олнинъ былъ свободенъ, такъ свободенъ, какъ только бывали свободны русскіе люди. Въ 18-ть лтъ у него не было ни семьи, ни вры, ни отечества, ни нужды, ни обязанностей, былъ только смлый умъ, съ восторгомъ разрывающій вс съ пеленъ надтыя на него оковы, горячее сердце, просившееся любить, и непреодолимое желанье жить, действовать, идти впередъ, вдругъ идти впередъ, по всмъ путямъ открывавшейся жизни.
Странно поддлывалась русская молодежь къ жизни въ последнее царствованіе. [65]Весь порывъ силъ, сдержанный въ жизненной вншней дятельности, переходилъ въ другую область внутренней дятельности и въ ней развивался съ тмъ большей свободой и силой. Хорошія натуры русской молодежи сороковыхъ годовъ вс приняли на себя этотъ отпечатокъ несоразмрности внутренняго развитія съ способностью дятельности, празднаго умствованія, ничмъ не сдержанной свободы мысли, космополитизма и праздной, но горячей любви безъ цли и предмета.
Сынъ средней руки русскаго дворянина и матери — бывшей фрейлины и чопорной дамы, умершей посл его рожденія, онъ росъ въ деревн на рукахъ отца-предводителя и старой тетки. Отецъ умеръ, когда еще ребенокъ не усплъ оцнить его. И когда старые друзья отца встрчались съ сыномъ и, взявъ его за руку и глядя ему въ лицо, говаривали: «какъ я любилъ вашего отца! Какой славный, отличный человкъ былъ вашъ батюшка!» — мальчику казалось, что въ глазахъ друзей проступали слезы, и ему становилось хорошо. Отецъ такъ и остался для сына туманнымъ, но величаво мужественнымъ образомъ простого, бодрого и всми любимаго существа. Образъ матери былъ еще боле туманный и еще боле прекрасный. Какъ она любила сына! Какъ была умна! Какъ вс не могли не уважать ее, какъ даже самъ отецъ преклонялся передъ нею! Мать была удивительная женщина. Изъ всхъ дтскихъ убжденій только эти два милые образа остались нетронутыми въ душ мальчика, тогда какъ посл смерти отца, перехавъ въ Москву, началось вообще разрушеніе того дтскаго міра.
Очень скоро Митя началъ думать (еще до поступленія въ университетъ), что тетка его очень глупа, не смотря на то, что всегда говоритъ такъ кругло, и не смотря на то, что самъ князь Михаилъ къ ней здитъ и цлуетъ ея мягкую блую руку. Долго онъ колебался, все предполагая умышленную вншность глупости, скрывающую глубокія вещи. Но когда ему минуло 16 лтъ и онъ принялъ отъ нея имнье и совты, онъ окончательно убдился въ этомъ, — и открытіе это доставило ему величайшее наслажденіе. Это былъ первый шагъ во вновь открытую землю, товарищи по университету длали такого же рода открытія и сообщали ихъ, и Оленинъ съ жаромъ молодости предался этимъ открытіямъ, все расширяя и расширяя ихъ поприще. Понемногу стали открываться необыкновенныя вещи. Открылось, что все наше гражданское устройство есть вздоръ, что религія есть сумашествіе, что наука, какъ ее преподаютъ въ университет, есть дичь, что сильные міра сего большей частью идіоты или мерзавцы, не смотря на то, что они владыки. [66]Что свтъ есть собраніе негодяевъ и распутныхъ женщинъ и что вс люди дурны и глупы. И еще, еще, и все ужасне открывались вещи. Но вс эти открытія не только не грустно дйствовали на молодую душу, но доставляли ей такое наслажденіе, которое могло бы доставить только открытіе совсмъ противное, что вс люди умны и прекрасны.
Это было потому, что вс т же люди, только стоило имъ захотть и послушаться Оленина, они могли бы вдругъ сдлаться такъ умны и прекрасны. Эта молодая душа чувствовала, что она сама прекрасна, и совершенно удовлетворялась и утшалась этимъ. Вслдствіе этаго молодой Оленинъ не только не казался мизантропомъ, напротивъ, поглядвъ на него, когда онъ спорилъ съ товарищами или боролся съ ними и пробовалъ свою силу, или когда Оленинъ подходилъ къ женщин и робя стоялъ у двери на бал, поглядвъ на его румяныя щеки, здоровыя плечи, быстрыя движенья, въ особенности на его блестящіе, умные глаза и добрую, добрую, нсколько робкую улыбку, всякой бы сказалъ, что вотъ счастливый молодой человкъ, врящій во все хорошее и прекрасное. — А онъ былъ отчаянный скептикъ, разрушившій весь существовавшiй міръ и очень довольный тмъ, что разрушилъ.
Въ первой молодости то хорошо, что человкъ живетъ разными сторонами своего существа, независимо одна отъ другой. — Умъ давно уже объяснилъ ему, что г[ен.] губернаторъ есть идіотъ, а онъ все таки изо всхъ силъ желаетъ, чтобы его рука была пожата рукою г[ен.]-губернатора. Умъ доказалъ, что свтъ есть уродство, а онъ съ трепетомъ, волненіемъ входитъ на балъ и ждетъ, ждетъ чего-то волшебно счастливаго отъ этаго ужаснаго свта. Профессора наши только говорятъ вздоръ, а вздоръ этотъ онъ жадно всасываетъ въ себя и на немъ строитъ дальнейшія скептическія разсужденія. Игра, любовь, все это — сумасшествіе, а онъ отдается этому сумасшестію. Такъ для Оленина вс эти осужденныя имъ приманки жизни имли власть, отъ которой онъ и не думалъ отдлываться, и только чмъ больше отдавался одной изъ нихъ, тмъ больше осуждалъ ее.