– Ты кусок дерьма, никто и ничто. Да, ты выиграл свою маленькую войнушку, но теперь ты обречён. Ох, как ты мне будешь завидовать! То, что я сейчас чувствую– это мелочь, по сравнению с тем, как будешь мучиться ты.
Ты слишком увлёкся, ты слишком многое понял, пусть пока и сам того не осознавая, и теперь тебе уже не вернуться к той счастливой слепо верящей жизни. Ты сам создал себе мир, и теперь тебе из него уже не выкарабкаться.
Тебе снова захочется вернуться сюда же, в свою ненавистную наблюдательную палату, под моё любящее крылышко, ты будешь мечтать об этом. Но твоя другая половина будет кричать, что это всё чушь, ты победил, ты на свободе, и это замечательно. Там исчезнет всё твоё нынешнее простое понимание жизни, жизнь там потеряет всякий смысл, а жизни здесь больше не будет, эту жизнь уже не вернуть. Ты теперь всегда будешь здесь, будучи там. Ты или чокнешься, или умрёшь. Ты проиграл, выиграв.
Я же позлюсь недельку и забуду, а вот ты… не завидую, честно не завидую, не хотел бы я сейчас оказаться на твоём месте.
Игорь Сергеевич всё это время сидел с улыбой победителя и даже не слушал то, что говорил Антон Эдуардович.
Антон Эдуардович зло уставился на Игоря Сергеевича.
Игорь Сергеевич развалился в кресле и медленно захлопал в ладоши.
– Оскар вам обеспечен.
Антон Эдуардович молча сел за стол.
– Простите, я не знал, что вы так расстроитесь, иначе я, конечно же, не писал бы книгу и не доводил бы вас.
– Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.
– Я смеюсь. Это конец. Я последний.
– Зря вы не слушали то, что я вам говорил. Хотя оно и понятно, вы пьяны победой и не можете нормально думать, но это будет длиться недолго.
– Как вы ошибаетесь.
– Вас ждёт ужаснейшее похмелье.
– Заслушаешься.
– Проваливайте.
– Зачем же так грубо?– Игорь Сергеевич еле сдерживал радостный смех.
Он встал.
– Чтоб больше я вас не видел.
– Не увидите, даже не надейтесь.
– Вы обречены.
– Спасибо на добром слове.
Игорь Сергеевич подписал бумаги и направился к двери.
– Прощайте, Антон Эдуардович,– сказал он, не оборачиваясь.
– Только не пишите в предсмертной записке, что это я во всём виноват.
– Не дождётесь.
Дверь закрылась.
Наконец-то Игорь Сергеевич был свободен.
Свобода.
На улице уже лежал первый снег, и люди ходили в зимней одежде. Игорь Сергеевич был одет явно не по сезону, и потому уже через пять минут совершенно замёрз. Он решил отложить прогулку и поехать домой на автобусе, который, к счастью, подошёл довольно быстро.
«Повезло,– Игорь Сергеевич зашёл в автобус и сел на первое попавшееся место.– Может, хоть здесь согреюсь. Н-да, зима начинается. Когда меня положили, на улице было ещё плюс пятнадцать. Холодно-то как,– Игорь Сергеевич поёжился.– Ну, ничего, минут через сорок я должен быть дома. Интересно, всё там в порядке? Больше ж двух месяцев не появлялся. Два месяца… Даже больше, почти три! Это надо же, кто бы мог подумать? Из-за какого-то алкаша я провалялся в дурдоме всю осень! Хотя почему из-за алкаша? Он случайность, если бы не Лев Абрамович, я бы уже через три-четыре дня и думать о нём забыл. Всё этот…
Ну да ладно, хватит о плохом. Всё хорошо, что хорошо кончается. Меня же выпустили, я на свободе, я заставил их сдаться,– Игорь Сергеевич улыбнулся.– Я победил. Эдуардыч, наверное, думал, что я после первого же укола буду просить у него прощения. Ха! Ну, так кто кого? А как он сегодня! Разозлился, всё-таки я его вывел. Да-а, вот время было… Хоть мемуары пиши. Хотя мемуары, по сути, у меня уже есть. С одной стороны не обо мне, конечно, но с другой стороны Петя– это я. Лучше, наверное, теперь уже и не получится.
А как я писал! В наблюдательной палате, под одеялом и на чём!– Игорь Сергеевич опять улыбнулся.– До сих пор нога болит, наверное, теперь долго проходить будет. Медсёстры три раза подходили! Как слепые, честное слово. Кстати, хорошо хоть обысков не было, а то в наблюдательной особо ничего и не спрячешь. Хотя, с другой стороны, найдёшь разве эту несчастную бумажку? А осколок… Это мелочи.
Эх, до чего только Эдуардыч не доходил! Сначала предупреждения, потом отрезал мне связь с внешним миром, потом укол, наблюдательная палата, увеличение дозировки… Это ужас, сколько мне кололи! От одного такого укола, наверное, и бык бы уснул. И всё равно я выиграл. Полная и безоговорочная капитуляция.
Вот время было… Идёшь по коридору и только ловишь на себе ненавистные взгляды медсестёр и санитаров, да ещё испуганные больных. Такая атмосфера… Н-да, только сейчас начинаешь понимать, как там было отвратительно, там ненависть как-то не давала всё адекватно прочувствовать. Каждую ночь боишься, как бы не застукали, утром боишься обыска, по воскресеньям боишься, что никто не передаст… С ума сойти, как хоть я только смог выиграть? Потрясающе, удивительно… Я не продался, я завоевал свободу…