Полное собрание рецензий

Император Петр Великий (из соответствующего романа) зимой неважно какого года отправляется в Олонец, неважно зачем. Это дает автору повод рассказать про царские сани. Что ж, и впрямь любопытно:

«Обшитые изнутри мягкой кожей со множеством дорожных карманов, сани были снабжены окошками и обогревались круглыми медными флягами с кипятком. В задке саней помещалась застланная медвежьей полстью кровать, в голове кровати – походная аптечка со снадобьями и инструментами первой необходимости», —

ну, и так далее по музейной описи либо по техпаспорту восемнадцатого века. Но вот прибыли. Навстречу царю выезжает некий сановник – заметьте, не статист: вот только что страницы три он мыслил и чувствовал, то есть мы как бы вправе ждать от него впечатлений. Автор дарит нам красивую пейзажную зарисовку, а потом:

«На коротконогой караковой кобыле Брюс подскакал к императорским саням и был впущен. Петр глядел хмуро, с силой потирал пальцами прыгающую щеку.

– Знаю, знаю! – отмахнулся он от Брюса. – Завод, небось, заново покрасил!» —

и т. д., мы тоже знаем, откуда эта прыгающая щека.

Вы согласны, что ни один прозаик настоящий не удержался бы – непременно дал бы этому Брюсу хоть пару секунд – забраться внутрь, вобрать запах, тепло, потемки, тесноту (каким движением Петр отмахнулся – и при каком свете видно, как щека прыгает, ведь снаружи вечер), – а иначе зачем было тратить страницу на устройство экипажа?

Однако даже и беллетрист обязан был в первом предложении между «подскакал» и «был впущен» вставить: спешился. Иначе Брюс въезжает в сани верхом, – зато, правда, на коротконогой караковой: то-то и оно – автор заворожен звуком фразы и не видит, что в ней происходит.

А вообще-то слог у Давида Маркиша опрятный, легкий, разнообразный; запоминающимися чертами не обладает, но модные эффекты применяет со вкусом.

«На эстраде завывал хор цыган. Звенели гитары, бубнили бубны. Цыганки, перебирая плечами и лениво вскидывая костлявые колени, расхаживали». В самом деле хорошо. Даже немного жаль, что конструкция последней фразы придумана Л. Добычиным.

А вот эта – Андреем Платоновым: «Получалось, что агитатор врал не по вредному умыслу, а от полного непонимания горных кочевых обстоятельств, – и это говорило в его пользу».

Ну, а без интонаций Бабеля просто никак не обойтись в романе о Бабеле, это понятно.

Хотя лично меня почему-то раздражает, что Давид Маркиш без конца жонглирует самой знаменитой фразой – и она у него все время падает:

«…в поле выйти, в райское русское поле, по которому ходят женщины и кони, и просить там Бога и молить о чем пожелает душа…»

Нет сил передать всю фальшь возникающей картинки; синтаксис тоже хорош; Исаак Эммануилович, увидав такое на своей странице – о чем пожелает душа, – не теряя ни минуты, полагаю, застрелился бы.

«– А во-вторых, вы кое-что знаете за лошадей. Это не я написал про мир, по которому гуляют женщины и лошади.

– Про луг, – придирчиво поправил Иуда Гроссман…»

«…что все эти разгуливающие по зеленому лугу вперемежку с лошадьми женщины ей и в подметки не годятся…»

Такой кокетливой, изысканной глухоте я предпочитаю обыкновенную, вроде того, что «на родине Иуда Гроссман числился фигурой неоднозначной», или вот как в восемнадцатом веке женщина говорит народным языком: «…ты хочешь есть, значит, ты здоров. А я уж думала, на тебя лихоимка какая напала негодная», – а хотела, наверное, сказать: лихоманка, – благо редактору все равно.

Тем не менее – и даже несмотря на то, что автор позволяет себе заимствовать сюжетные ходы прямо из оперных либретто (я не шучу, клянусь: помните Риголетто? Вот и царский шут Лакоста мстит за поруганную честь обольщенной дочери; и что Шафиров ради спасения военного потенциала России приводит царицу – с молчаливого согласия царя – в шатер турецкого военачальника, – тоже, разумеется, из оперы, только не помню из какой; что-то библейское), – тем не менее, повторяю, качество беллетристики приличное; вот только тенденциозная она нестерпимо.