– Коллеги из Департамента полиции Нью-Йорка получили изображение одного воришки, промышлявшего в супермаркетах. Разрешение было ужасное, и проверка ничего не дала, но один из сыщиков заметил, что преступник здорово похож на артиста Харрельсона. Знаете, что они сделали? Завели в машину фото
Финк уставился на Лоррен:
– Нам не хватает конкретики, так что защиту я вам обеспечить пока не могу, поэтому советую не оставаться одной. Судя по наглости вашего преследователя, он настроен решительно, иначе не поперся бы в здание и не переоделся санитаром из Маунт-Синай. Рядом с вами все время должен находиться крепкий мужик.
Он указал на Лео.
– Я считал себя «участником аферы», – усмехнулся художник. – Вы мне наконец-то поверили? А вдруг мы с этим типом сообщники?
Лоррен нахмурилась, удивившись последней фразе; Финк смутился и буркнул:
– Проехали, Ван Меегерен. Каждый может ошибиться.
– Кто сказал, что вы были не правы в первый раз, а, инспектор?
– Мизинчик подсказал. Ему и большому на правой руке я доверяю больше всего. Кстати, что случилось с вашим? – Финк кивнул на забинтованный указательный палец Лео.
– Прищемил дверью.
Они сели в такси, и Лео назвал адрес украинского ресторана «Веселка» в Ист-Виллидж, работавшего всю ночь. Они молчали, каждый закрылся от другого, между ними словно бы возникла невидимая перегородка.
– Переночуешь в лофте, – мягко, едва слышно сказал Лео. – Во всяком случае, сегодня. Дальше будет видно.
Она повернула голову, посмотрела на него, Лео взял ее за руку:
– Я должен кое-что тебе рассказать, но давай сначала поедим.
«Иначе ты потеряешь аппетит…» – подумал он.
30
Серые глаза смотрят на нее не отрываясь, взгляд проникает в душу, тревожа и пугая. Он заказал пироги, сметану и свекольный салат с хреном, она едва прикоснулась к своей вегетарианской тарелке. Зал «Веселки» на три четверти пуст.
– Я недавно вышел из тюрьмы, – начинает он.
Она решает, что ослышалась.
– Провел три года в Райкерс.
Он молчит. Ждет вопросов.
– За что тебя посадили? – спрашивает она, боясь услышать:
– Я подделывал картины. Писал Гогенов, Ван Гогов, Сислеев, Ренуаров, Писсарро, Модильяни…
– Наработал за годы на миллионы долларов. А однажды спалился. Конец истории.
– Когда ты вышел?
– Центральный парк и аукцион случились на мой второй день на свободе.
Она не верит своим ушам.
– Финк поэтому заподозрил тебя в соучастии?
Он кивает:
– А еще потому, что видок у меня был тот еще, помнишь? Один из обманутых клиентов захотел получить свои деньги назад, наказать меня и прислал… не адвокатов.
Следующий вопрос готов сорваться с языка Лоррен, она поднимает голову, смотрит ему в глаза и спрашивает:
– Ты намерен продолжать?
– Писать подделки? Нет… С фальшаками покончено… Я остепенился, Лоррен.
– На самом деле?
Он кивает, не отводя взгляда:
– Да. На самом деле.
Почему ей хочется верить? Какое ей дело до проблем этого человека? Они ведь…
– Как случилось, что ты стал этим заниматься?
– Встретил плохого человека, он и подтянул меня в этот бизнес.
Он имеет в виду Маккену. От ирландца нет новостей, и Лео не знает, решил он проблему Ройса Партриджа III или нет.
– Есть кое-что еще, – добавляет он мрачным тоном.
По спине Лоррен пробегает дрожь: глаза Лео потемнели, взгляд стал тяжелым.
– Хочу объяснить, почему в тот день не приехал в аэропорт, – говорит он. – Мне важно, чтобы ты поняла. Ты не обрадуешься… Я вернулся домой из отеля, проверил почтовый ящик и нашел в нем конверт с тюремным логотипом…
Через пять минут она отворачивается к окну, выходящему на Девятую улицу, и смотрит на кружащиеся в воздухе снежинки, чтобы Лео не заметил слез у нее на глазах. Лоррен чувствует вселенскую печаль и не может не плакать.
– Симптомы рака поджелудочной часто проявляются поздно, – продолжает Лео с обезоруживающим спокойствием, – когда болезнь успевает поразить другие органы…
Лоррен не хватает воздуха, она вот-вот задохнется.
– Всего десяти процентам счастливчиков диагноз ставят на ранней стадии, когда можно удалить опухоль, – безжалостно продолжает Лео. – Хирургический метод – единственный по-настоящему эффективный – дает один шанс из трех на выздоровление.
Ей хочется заткнуть уши, улететь в другую вселенную… Она смотрит в тарелку.
– У меня, к несчастью, четвертая стадия…
– Сколько у тебя времени? – севшим голосом спрашивает она.