Полюби меня такой

— Пап. Разговаривал с Ларри. Вычислили стрелка. Ищут, где спрятался.

— Не сейчас, сын, — поднимает голову и смотрит пустыми глазами. Осунулся, как будто постарел лет на десять. На висках выделяется седина, чёрные круги под глазами, лоб разрезают морщины. — Сейчас это не важно. Сейчас вообще ничего не важно.

— Отец! — повышаю голос. — Ты же знаешь, что нужен Дине! И не только! Ты нужен всем нам!

— Уйди, Джейк! — рычит он, испепеляя взглядом. — Просто уйди!

Вылетаю из палаты, сажусь на стул, хватаясь за волосы. До него не достучаться! Весь его мир в Дарье! Он сгорит, если её не станет!

Марина

Кто-то скажет, что сутки — это мало. Всего лишь двадцать четыре часа. Иногда, сутки — это много. Тысяча четыреста сорок минут, восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд. Каждая секунда тянется вязким ожиданием. Каждую минуту со страхом ждёшь холод смерти и надеешься никогда не дождаться.

Я вижу сон. Солнце, слепящее и согревающее, луг, покрытый цветами. Я иду, путаясь в длинной траве. Слышу мамин смех и бегу на него. Она светится в лучах солнца, с любовью смотря на меня.

— Мариш. Обещай позаботиться о Максе, — нежно журчит её голос. — Ему сейчас хуже всех, Мариш. Один он не справится. Обещай.

— Нет, мам. Нет, — шепчу. — Ты должна вернуться.

— Мариш. Доченька. Обещай, — умоляет меня.

— Нет! Слышишь?! Нет! — перехожу на крик. — Ты вернёшься! Его никто кроме тебя не вытащит! Слышишь?! Никто!

Мама молча мотает головой и уходит, а я приросла и не могу пошевелиться. Крик застревает в груди, и только слёзы стекают по щекам.

Просыпаюсь в слезах, текущих по щекам. Сердце ходит ходуном, доставляя тупую боль. Не хочу анализировать сон. Слишком явно. Слишком тяжело.

— Джей! Отвези меня срочно к маме! — пытаюсь ускоренно подняться, насколько позволяет простреленное плечо.

— Мариш. Она ещё не очнулась, — поддерживает меня за спину, спуская ноги с кровати. — Ничего не изменилось.

— Джейк! Ты-же не хочешь увидеть меня в гневе?! — свожу брови, прищуривая глаза. — Поверь! Я похлеще мамы!

Тяжело вздыхает, но пересаживает на кресло и везёт, бубня ругательства под нос. В палате встаю, наклоняясь над мамой и выплёскиваю свой гнев, обиду, страх.

— Послушай меня, мамочка! Ты выйдешь из этой долбанной комы! Попробуй только не выйти! Последствия будут ооочень плохие! Максим загнётся через пару месяцев, мы его кремируем и будем горько плакать! Знаешь почему?! — хватаю её за руку. — Потому-что Дина с Алькой отправятся в детский дом! Мне с Вадькой в опеке откажут, так как мы не работаем! И Макс не поможет! Он же за тобой собрался! Динку конечно усыновят, может даже не уроды! А Алька никому не нужна! Она испытает всю прелесть казённого дома, от голодовки до кулаков! Так что пока лежишь — думай! И не смей приходить ко мне во сне!

Прокричавшись, сажусь в кресло и поворачиваясь к Максу, добавляю:

— А ты давай рядом ложись и в кому впадай! Не у тебя-же дочь двухмесячная сиротой останется! — выговариваю этому бесхребетному, и разворачиваю голову к Джейку. — Всё. Вези меня обратно.

— Что это было? — осторожно интересуется Джейк, боясь, что и ему отлетит.

— А это попытка вправления мозгов! — завожусь ещё больше. — Ишь, два придурка! Одна лежит, другой рыдает!

Весь запал по дороге выходит, глаза щиплет от слёз. Какая-то пустота накрывает. Сил нет даже о сыне подумать.

— Джей. Пусть мне вколют чего-нибудь. Сил нет, заснуть хочу.

Он перекладывает меня на кровать и уходит за медсестрой, за спасительной темнотой.

Глава 15

Джейк

Не знаю подействовал-ли Маришкин крик, или сутки после операции на исходе, но Дарья пришла в себя минут на пять. Слабая, измождённая, не в состоянии шевельнуть рукой. Только слабое движение пальцами в руке отца. Смотрела на мужа молча, тусклыми глазами, наполненными слезами, пока снова не заснула.

Отец рыдал. Теперь от счастья. Нёс какой-то бред сумасшедшего, но тоже от счастья. Пытался растолкать Рину, но снотворное оказалось сильнее. Шепчу ей, что Даша очнулась. Надеюсь она слышит, прибывая во сне.

Звоню Вадиму, наконец-то озвучиваю долгожданную новость. Визги и крики счастья оглушают через динамик. Трубку перехватывает Алька и несёт несвязную речь, перемешенную слезами. Связно никто не может говорить. Три дня страха. Три дня надежд и ожиданий.

Рина просыпается с улыбкой.

— Я знаю, — шепчет она. — Я всё знаю. Теперь всё будет хорошо.

Завожу её в палату к матери и глаза лезут на лоб. Мой папаша точно дракон. Гоняет персонал клиники, заставляя делать полный тюнинг помещения. На окне вешают занавески персикового цвета, на тумбочках расставляют цветы, два охранника тащат кровать. Похоже кто-то решил здесь поселиться с удобствами. И самое главное никто не спорит. Любой каприз за ваши деньги.

Даша ещё спит, но бледность стала чуть менее бледной, синева губ сошла на нет. Папа расслаблен и улыбается. Как-же долго я не видел его улыбку. Целых нескончаемых три дня.

— Максим Валерьевич, что вы устроили, — делает попытки пожурить вошедший врач. — Дарье Александровне нужен покой.