Полярный конвой. Пушки острова Наварон

признаки сосредоточенности, но решил не придавать им значения. Из всех людей, которых он когда-либо знал, спутником в этой ночи можно выбрать только тощего, угрюмого американца. За исключением Андреа. А быть может, и не исключая Андреа. Лучшим диверсантом Южной Европы назвал Миллера тогда, в Александрии, капитан

Дженсен. Он проделал долгий путь сюда исключительно ради сегодняшней ночи. Сегодняшняя ночь – это ночь

Миллера.

Меллори посмотрел на часы.

— Через пятнадцать минут – комендантский час, –

спокойно сказал он. – Ракета будет через двенадцать минут.

Осталось ждать четыре минуты. – Меллори увидел пульсирующую жилку на виске Миллера и невольно подумал: то же самое мог заметить на его лице и американец, Он вспомнил о раненом Кейси Брауне. В доме, из которого они недавно ушли, радисту предстояла ответственная работа, а дверь в самый критический момент останется без охраны.

Кейси будет на балконе. Стоит ему оступиться.. Он заметил, что Миллер как-то странно смотрит на него и криво улыбается.

«Стоят ли остальные двое на постах? – подумал он. –

Должны бы стоять. Немцы давно обыскали верхнюю часть города. Но нельзя предвидеть всего, что может случиться.

Всегда случается что-нибудь неожиданное. И очень даже просто.. »

Меллори опять взглянул на часы. Стрелки ползли как никогда медленно. Он закурил последнюю сигарету, налил последний стакан вина и прислушался к вою доносящейся из угла песни, не вникая в нее толком. Песня курильщиков жалобно замерла. Стакан пуст. Меллори поднялся.

— Вот и все, – произнес он, – Нам снова нужно идти. –

Легко направился к выходу, пожелав присутствующим спокойной ночи. У самой двери остановился, выглянул наружу и озабоченно пошарил по карманам, словно искал чего-то.

Ночь безветренна. Идет дождь. Очень сильный – капли дождя высоко отскакивают от булыжника мостовой.

Насколько можно разглядеть, улица пустынна. Удовлетворенный этим, Меллори крепко выругался и повернул обратно. Лицо приняло сосредоточенное выражение. Он пошел прямо к столу, за которым только что сидел. Рука покоилась в просторном внутреннем кармане куртки.

Мельком взглянув на Дасти, заметил, что тот поднимается, отодвигая стул. Мгновенно остановился. В трех футах от столика немцев. Лицо прояснилось. Рука уже не искала ничего.

— Ни с места! – тихо произнес он по-немецки, и слова его были не менее угрожающи, чем сорокапятимиллиметровый кольт, направленный на солдат. – Мы отчаянные парни. Кто двинется, будет убит.

Солдаты окаменели. Лица их застыли без всякого выражения, глаза расширились от удивления. Неожиданно немец, который сидел ближе к стойке, мигнул и дернул плечом. В тот же миг застонал от боли. В руку его впилась пуля: тихий хлопок бесшумного пистолета Миллера не могли услышать за дверью.

— Извините, начальник, – просительно сказал Миллер. –

Быть может, он просто страдает пляской святого Витта, –

он с интересом взглянул на искаженное болью лицо, на темную кровь, сочащуюся сквозь скрюченные пальцы зажавшей рану руки. – Но, похоже, он уже вылечился.

— Да, он вылечился, – согласился Меллори с мрачным видом и повернулся к высокому меланхоличному человеку с тонким лицом и усами китайского мандарина, угрюмо свисавшими к уголкам губ. Это был трактирщик. Меллори заговорил по-гречески: – Немцы понимают по-гречески?

Трактирщик покачал головой. И бровью не повел.

Будто событие не производит на него никакого впечатления, будто вооруженные нападения в его таверне – правило, а не исключительный случай.

— Они – нет! – презрительно ответил он. – Быть может, по-английски немножко?. Да, по-английски говорят, это точно. Но не по-нашему. В этом-то я уверен.

— Хорошо. Я британский разведчик. У вас есть место, куда можно спрятать немцев?

— Вы этого не должны делать! Меня же убьют за это! –

слабо запротестовал трактирщик.

— О нет, не убьют, – Меллори скользнул за прилавок, и дуло его пистолета уперлось в грудь трактирщика. Со стороны никто не мог бы усомниться, что греку угрожают, и угрожают всерьез. Никто, кроме видевших, как Меллори подмигнул трактирщику. – Я свяжу вас вместе с ними.

Идет?

— Ладно. Там, в конце стойки, люк. Лестница в погреб.

— Что ж. Годится. Я наткнусь на него случайно, –

Меллори зло и сильно, совсем по-настоящему, толкнул трактирщика. Тот зашатался. Меллори перепрыгнул через стойку, подошел к певцам в углу комнаты. – Убирайтесь домой, – быстро сказал он. – Вот-вот наступит комендантский час. Идите через черный ход и помните: вы ничего не видели. Понятно?

— Понятно, – ответил парень, который играл на бузуке, ткнул пальцем в своих товарищей и улыбнулся. – Плохие люди, но зато хорошие греки. Может, мы вам будем полезны?

— Нет! – решительно ответил Меллори, – Подумайте о своих семьях. Солдаты вас опознают! Они ходят сюда каждый вечер. Они, должно быть, хорошо вас знают, так ведь?

Парень кивнул.

— Тогда убирайтесь. И все-таки. . спасибо!

Через минуту в сумеречном, освещенном свечой подвале Миллер ткнул ногой ближайшего солдата, подходящего по сложению.

— Раздевайся.

— Английская свинья! – гаркнул немец.