Полярный конвой. Пушки острова Наварон

В рулевой рубке лейтенант Стивенс следил за медленно проплывающим турецким берегом. Как и Меллори, он не сводил глаз с моря. Но не обшаривал его тщательно, квадрат за квадратом, а переводил взгляд с берега на карту, с карты на видневшиеся впереди острова, с островов на старый спиртовой компас, едва заметно подрагивающий на позеленевшем кардановом подвесе, с компаса – снова на берег. Иногда он поглядывал на небо или окидывал развернувшуюся на сто восемьдесят градусов панораму горизонта. Только на засиженный мухами осколок зеркала он старался не глядеть. Болели плечи, хотя его дважды сменяли у руля. Худые загорелые руки одеревенели на потрескавшихся ручках штурвала. Он пытался расслабиться, сбросить напряжение, сводившее судорогами мускулы рук, но мышцы вопреки его воле вновь напряженно сжимались.

Во рту пересохло, губы запеклись. Не помогала и теплая вода, к которой он прикладывался: кувшин был накален солнцем. Противно ныло под ложечкой, левую ногу сводило судорогой. Лейтенантом Энди Стивенсом владел страх. Нет, не потому, что он никогда не нюхал пороху. С

тех пор как он помнит себя, он боялся всегда. И сейчас он мог бы припомнить все мелкие страхи, начиная с приготовительной школы. Тогда его столкнул в бассейн отец, сэр

Седрик Стивенс, знаменитый исследователь и альпинист.

Отец утверждал, что только так можно научить сына плавать. Он вспомнил, как отчаянно сопротивлялся, сколько воды наглотался с перепугу. Он вспомнил, как до слез хохотали над ним отец и два старших брата, огромные и веселые. Едва он вылезал из воды, они снова толкали его в бассейн. .

Отец и братья поклонялись физической силе. Они и представить себе не могли, что кто-то не получает удовольствия от прыжка в воду с пятиметрового трамплина или от бешеной скачки через немыслимые препятствия. Им ничего не стоило взобраться на головокружительный утес или отправиться на утлой лодчонке в бурное открытое море. И его они заставляли проделывать все эти штуки.

Энди был впечатлительным мальчиком, опасался насмешек. К чувству физического страха у него часто примешивалось чувство боязни неудачи. В конце концов он стал бояться самого страха. Чтобы преодолеть этот страх из-за страха, Энди стал альпинистом. И довольно искусным.

Отец и братья прекратили насмешки. Но Энди не избавился от страха, а только научился скрывать его. Он всегда шел навстречу страху, всегда боролся с ним, всегда стремился преодолеть его. Вот и сейчас все его силы были направлены на эту борьбу. Больше всего Энди боялся, что страх его будет замечен. .

Поразительная, невероятная голубизна Эгейского моря, мягкие, смутные силуэты анатолийских вершин на фоне чисто вымытого ультрамарина неба навевали спокойствие.

Захватывающее дыхание разнообразие оттенков залитых солнцем, лениво проплывающих мимо островов, искрящаяся пучками лучей радужная рябь воды и освежающий, мягкий, пахучий юго-восточный бриз несли тепло, томительную сонливость. Нескончаемое тарахтение старого «кельвина» и безмятежное спокойствие палубы напоминали только о мире. Невероятно, чтобы это могло пробудить страх. . Война казалась такой далекой. Но в итоге война была рядом. Она постоянно напоминала о себе.

Дважды над каиком пролетал немецкий гидроплан-разведчик. Потом два самолета снизились над ними и, удовлетворенные мирным видом суденышка, вновь взмыли вверх. Базировались они, по-видимому, на Родосе. Хотя самолеты были итальянскими, но пилотировались наверняка немцами, согнавшими своих недавних союзников в концлагеря после капитуляции Италии. Утром они проплыли в полумиле от крупной шхуны с фашистским флагом. В полдень с оглушительным ревом пронесся мимо каика быстроходный немецкий катер, так близко, что каик закачало на волне. Меллори и Андреа, потрясая кулаками, громко проклинали гогочущих матросов. Но никаких попыток задержать каик не было: англичане и немцы старались не нарушать без надобности нейтралитет турецких территориальных вод. И все же эти непрестанные появления вражеских судов и самолетов постоянно напоминали о войне.

Медленно двигались стрелки часов, приближая их с каждой минутой к отвесной скале, которую еще предстояло преодолеть. В пятидесяти милях по курсу виднелись зубчатые вершины острова Наварон, безлюдные, далекие, высящиеся мрачными громадами на фоне ярко-голубого неба.

В половине третьего неожиданно отказал двигатель.

Монотонное тарахтение сменилось гнетущей тишиной.

Меллори бросился к люку.

— Что случилось, Браун? – тревожно крикнул он. –

Сломалась машина?

— Не совсем так, сэр. – Браун все еще возился с двигателем, и голос его звучал глухо. – Я его просто выключил, –

он выпрямился, неуклюже вылез из люка, сел на палубу, жадно хватая ртом свежий воздух. Несмотря на загар, лицо его было бледно.

Меллори внимательно посмотрел на него.

— У тебя такой вид, будто кто-то напугал тебя до смерти.