Поляков

«Какое же это наказание?» — спросите вы. А вот послушайте дальше. Человек ушёл со стройки. Но в свой тёплый, светлый и чистый цех он не пошёл. Каждый божий день он приходил ко мне. Объяснял, что всё происшедшее — нелепое стечение обстоятельств. Что в день прихода на работу не пил. Что выпил накануне очень крепко по случаю приезда брата. Он клятвенно заверял, что этот случай — первый и будет последним. Он умолял не отправлять его в цех, а вернуть в бригаду на строительство дома.

Может быть, ему нужна была квартира? Нет. Квартиру он имел.

Он знал, что для корпуса поручение ввести дом — дело чести, передовая линия огня, проверка дееспособности коллектива на ответственном и трудном деле. Знал. Понимал. И не хотел быть изгнанным. Не хотел даже ценой возвращения к любимому делу, в хорошие условия труда. Тем более не хотел. Вот если бы его сунули куда-нибудь, где было ещё труднее и хуже, это было бы легче и понятнее.

Его просьбы встречали непреклонный отказ. Так нужно было для дела. Так нужно было для других, его товарищей. Только неумолимый отказ.

Приходила жена его. Она всё прекрасно понимала. Но она видела, что муж ходит сам не свой, и она волновалась за него.

В конце концов, после жесткого и нелицеприятного обсуждения на собрании бригады, по просьбе бригады и под её поручительство нарушитель дисциплины был возвращён на стройку. Можете не сомневаться, что он после этого был одним из лучших наших строителей».

Хороша эта история или нет — вопрос открытый. И вот почему: с одной стороны, ничего стыдного в желании помочь товарищам нет. Нет ничего стыдного и в коллективном труде ради общей идеи. Кто кинет камень в человека, который будет восхищаться трудовым братством? Никто.

Но восхищаться использованием высококвалифицированных станочников, слесарей и сборщиков в качестве строительных рабочих странно. Это ведь был не чрезвычайный случай работы на единичном объекте, а стиль времени. Действительно, город и завод построили не только строители, но и сами рабочие и инженеры — те, кому жить в этом городе и делать машины на берегу Волги.

Гордиться ли стране тем, что в тот момент, когда её космонавты летят над миром, когда её армия адекватна по мощи армиям многих стран мира и сохраняет баланс военной мощи, этим обеспечивая мир на планете… высококвалифицированные рабочие, приехавшие на Волжский завод собирать автомобили — токари, слесари, наладчики, монтажники, — заливают бетон и собирают панели своих домов?

Григорий Гай, герой уже упоминавшейся пьесы Погодина «Мой друг», кричит, как от боли: «Круто взято… Это удар, Максимка. Говоря по совести, завода ведь нет. Мои доверенные люди доказали чуть ли не от моего имени, что германских рам не надо. У-у, какая механика! Ехать, доказывать обратное — затевать целый процесс. Я должен раскрыть корысть, ничтожество, я должен доказать беспринципность, холуйство… Максим, сообразим-ка с тобой на свободе… А что, если ничего не доказывать, не греметь? Давай работать. Может быть, без единого слова мы с тобой докажем беспринципность и холуйство. Всё в порядке! Станков нет. Завода нет. Германских рам нет. Завода нет»…

Или вот он разбирает телеграммы: «Гай (берет пачку депеш, читает тихо). «За февраль перевели пять миллионов, в марте переведём три миллиона». Спасибо! А мне нужно…

Ксения Ионовна.…семь миллионов.

Гай. Деньги портят человека. «Мариупольский ждёт денег, нам сталь не отливают. Труба». Действительно, дело труба!.. «Пароход «Ньютон» не прибыл из Филадельфии из-за штормов на экваторе. Терпит бедствие. Точка. Наш груз три тысячи тонн в четырёх нижних трюмах…» Отнимем партийный билет, выгоним из партии… «Инженер Шифрин связан болезнью жены, выехать не может». Приедет! «Третий раз требуем уплатить пятьсот тысяч за рельсы…» Требуйте! «Нарком разрешил передать нам три паровоза. Тюшкин…» Молодец Тюшкин! «Ваш уполномоченный сошел с ума, примите меры…» Отправьте на его место Тюшкина. «Приготовьте квартиру с ванной американскому металлургу с семьей. Чикаго. Гриль…» Опять с семьёй? Что они — женам, что ли, не изменяют? «Ленинград токарей больше не даст категорически. Лапшин…» Ну и дурак! Надо написать, как токарей в Ленинграде украсть. «Гамбург станки второй очереди обратно не принимает. Точка. Фирма лопнула. Точка. Разрешите новый заказ триста пятьдесят тысяч золотом. Убиенко…» Убиенко? Ах ты, Убиенко, Убиенко! Убил ты меня, Убиенко!..»

Вот с каким стилем работы сталкивался Поляков всю жизнь, вот что он проламывал своей педантичностью и чёткостью. Что останется, когда пройдёт время, забудется ужас штурмовщины? Останется качество конечных изделий, красота и остроумие инженерных решений. Важно не поэтизировать штурмовщину, а отделить настоящий трудовой героизм от разгильдяйства и непродуманных планов.