Полфунта лиха

Парни, окружавшие Лешку, представлялись ему и взрослее, и сильнее, и находчивее. Может, так оно и было. Лешка старался дотянуться до них, а это полу­чалось плохо. С болезненной своей мнительностью Лешка ощущал, что ему не хватает их простоты, уменья и сноровки. Занятый собой, он не видел, что и другим вживаться в непривычный быт и новую работу нелегко.

Все это было как болезнь, однако некоторые при­меты указывали, что болезнь, похоже, излечима: не так стали мучать грубеющие мозоли на руках, меньше ныла поясница, и, бросившись на нары, Лешка уже не сразу проваливался в сон.

В этот вечер он долго не мог заснуть. Вагончик ути­хомирился, кое-кто уже смачно похрапывал. У печур­ки сидели трое: радист Слава Новиков, Антоха Пьян­ков, сушивший портянки, и Дим Димыч, как все теперь звали Диму Преображенского.

В дальнем углу ворчали:

— Сколько было говорено: по ночам в вагончике не курить.

— Да не бойся, не спалю.

— Туши, не то выкину... Тебя, имей в виду.

Кто-то храпанул во всю силу.

— Во дает!

Лешка повернулся на бок и стал смотреть на огонь. Жар от печурки доходил до него.

Дим Димыч железным прутом поворошил угли.

— Люблю огонь,— сказал он.— Что-то есть в нем такое...

— Гы,— откликнулся Антоха,— огонь все любят. Тепло.

— В нем, верно, есть что-то, можно сказать, таин­ственное и тревожное,— поддержал Преображенского Слава.

— Я, когда написал письмо в ЦК комсомола, по­просился на Север,— начал Дим Димыч,— все время думал почему-то о вольных кострах. А приехал еще в Игрим — балки, грязь, теснота неимоверная. Вален­ки тут же у меня стянули. И у костра по-настоящему ни разу не посидел.

— Ты с Прибалтики? — спросил Антоха.

— Из Вильнюса.

— Что — костры там у вас жечь нельзя?

— Чудной ты. Разве в этом дело? Мне, может, надо жизнь узнать. Найти себя надо.

— Потерял, что ли? — усмехнулся Антоха. Он часто усмехался, но тугие, в рыжем волосе губы при этом почти не раздвигались. — У тебя, поди, и диплом есть?

— Архитектурный закончил. Получил направление в проектный институт, а попросился сюда. Вот начал... мастером участка.

— Мастер! — Антоха явно издевался.— Выкрута­сы у тебя от нежности воспитания. Родители-то кто? Тоже инженеры?

— Врачи.

— Вот и мечешься. «Жизнь узнать»! Дак она хоть где — жизнь. Узнавай, щупай, хватай. Денежно здесь, на Севере,— другое дело. Я вот не стесняюсь сказать, что мне рубль нужон.

— Эй, там,— сказали из полутьмы вагончика,— дровец подбросьте.— И Дим Димыч послушно потя­нулся к чуркам, уложенным чуть в сторонке.

— Мечта у меня есть,— продолжал Антоха.— Хочу дом поставить хороший и сад развесть. Место присмот­рел. У реки, и лес близко. С женой по грибы-ягоды хо­дить будем, чай с вареньем пить.

— А жена-то есть? •— спросили с ближних нар; к разговору, видать, прислушивался не один Лешка.

— Дом будет — жену найду.

— Мещанство это,— сказал кто-то, уже другой, с нар.

Его одернули:

— Хватит дискуссию ночью разводить!

— Эк ты,— повернулся в полутьму Антоха,— сразу и мещанство! Подумаешь, ругательное слово...

— Это, может, еще не мещанство,— решил выска­заться Слава Новиков; он во всем любил порядок, и сейчас ему, видимо, нужно было разобраться в мыс­лях тоже по порядку.— Деньги все получают, и дом — что тут плохого? Только для меня вот главное... как бы это, чтобы не очень хвастливо?.. Ну, можно сказать_, большое ведь дело. Понимаете? Гордо как-то.

— Ну, это тоже,— неожиданно согласился Ан­тоха.— Приятно в этакую махину, в Сибирь-то, и свою дольку вложить. А что? Потом детишкам-ребятишкам буду рассказывать, как это я тут, значит, Север осваи­вал, потел, мерз и вот у печки грелся. А понадо­бится — их пошлю. Арктику пахать, понимаешь, или там Антарктиду. Тоже махина. Как считаешь, мас­тер?

— Домик, садик, махина. Винегрет у тебя в голо­ве.— Дим Димыч злился.— Ты вообще-то как сюда попал? По путевке?

— Ну, в ЦК я, конечно, не обращался. Рылом не вышел. А в райком съездил — дали путевку.

— Комсомолец?

— Был в армии. А в совхозе у нас организации нет, так что я выбывший. Ну да ведь не одним комсо­мольцам здесь жить. Кому-то и работать надо.

— Вон ты какой...

— Я такой. Да и ты не этакий. Комсомолец, а в полынью-то давеча нырять не стал.

Ответить на это Дим Димычу было нечего. Зато Слава не растерялся, сказал:

— Да, Карданов всем нам показал пример. Настоя­щий комиссар. Верно? Высокий коэффициент муже­ства.

— Очень вы начитанные оба, а зеленые.— Антоха сплюнул на печурку, плевок щелкнул о раскаленное железо и зашипел.— И на комиссара еще поглядеть надо.

Дверь вагончика приоткрылась, и кто-то снаружи позвал:

— Преображенского к Маныгину в управление, быстро!

Дим Димыч обернулся на зов, пожал плечами и, досадуя, встал:

— Чего это ему приспичило?

Алеха покомкал и расправил портянки.

— Вроде подсохли. Пойти поспать.— И сладко по­тянулся...

В вагончике стало тихо, только сопели на разные лады да всхрапывали ребята.

А к Лешке сон не шел. Почему-то разговор у пе­чурки растревожил его, обернулся неожиданной горь­кой обидой, и сначала было непонятно — откуда обида-то? Лешка прислушался к тому, что творилось на душе, и понял — откуда.