Полет Пустельги

Меня приветствовали представители австрийского правительства и местной авиакомпании. Репортеры буквально рвали на части, требуя отчета о полете и моего видения ближайших перспектив развития гражданской авиации. После торжественного обеда под открытым небом и краткого отдыха я отправился обратно. На следующий день я вылетел по маршруту Мюнхен — Цюрих. И так попеременно я летал целый год. Постепенно выяснялись проблемы и трудности. Стало очевидным, что для регулярных пассажирских рейсов над Альпами, где погода менялась в день по несколько раз, где дули мощные ветра, а осадки буквально вставали стеной, наши моторы были слабосильными. Они не выдерживали больших нагрузок в ходе ежедневной эксплуатации. Не могли противостоять капризам природы. Как-то я летел из Вены в Мюнхен в ненастную погоду. Дул сильный встречный ветер. Машину бросало из стороны в сторону, словно перышко. До Мюнхена пришлось добираться почти восемь часов со скоростью меньше 60 километров в час. Кто же согласится на регулярные полеты с такой скоростью?

Требовались новые современные машины с более мощными двигателями. Однако союзники по-прежнему запрещали Германии строить большие самолеты гражданской авиации и производить мощные авиационные двигатели. Поэтому нам приходилось бережно относиться к той технике, которую имели.

В конце июля мне поручили выполнить полет особой важности. Моим пассажиром был царь Болгарии Борис. Он взошел на борт самолета в Цюрихе и летел до Мюнхена. Затем, после кратковременного отдыха и обеда я доставил его в Вену, откуда он Восточным экспрессом должен был продолжать путь в Софию. Борис, чуть ниже меня ростом, худой, сутуловатый, с большим крючковатым носом и жесткой щеточкой усов, выглядел болезненным. Говорил тихо и медленно. Откровенно признался, что опасается первого в своей жизни воздушного перелета. Я уверил его в том, что бояться не стоит. Машина надежная. Погода отличная. Полет он перенес стойко. В Вене, после приземления, он крепко пожал мне руку и сказал, что доволен своим первым перелетом. А особенно мастерством, хладнокровием и мужеством такого замечательного пилота, как я. Он заметил, что сообщит об этом моему руководству и в следующий раз обязательно попросит в пилоты именно меня. От такой оценки моего скромного труда, выраженной венценосной особой, я был, конечно, счастлив.

В апреле двадцать четвертого года Доррит родила дочь. Прекрасную малышку с большими голубыми глазами мы назвали Ингеборгой. Перед рождением дочери я сторговался с домовладельцем, у которого мы снимали квартиру, выкупил ее, и еще одну небольшую, смежную с нашей на этом же этаже. Мы соединили квартиры, сделали хороший ремонт и стали обладателями собственного жилья в весьма престижном районе Мюнхена, Зейдлинге, на тихой, усаженной каштанами улочке.

С рождением дочери во мне что-то изменилось. Я в свои двадцать семь лет ощутил себя взрослым, умудренным опытом мужчиной. За моими плечами была большая, страшная, кровавая война и еще одна, гражданская, не менее драматичная. Я превратился в профессионального, уважаемого боевыми соратниками и коллегами летчика. Меня ценили. Среди пилотов гражданской авиации я имел одну из самых высоких зарплат. В моей жизни царили достаток и любовь. Дочь стала не только объектом моей радости и отцовской любви. Я осознал свою огромную ответственность за этот маленький чудесный комочек, за Доррит, за отца с матерью и младшую сестру. Я понял, что для них для всех являюсь надеждой и опорой. Что все достигнутое мною — это только начало. Я способен на большее. Мне требовались задачи масштабнее. Мама как-то сказала:

— Ганс! Я всегда молилась за тебя. Я была в тебе уверена. Я знала, что из тебя выйдет отличный летчик, прекрасный муж и любящий отец. У тебя прекрасное будущее. Ты станешь известным человеком. С тобой будут дружить лучшие люди Германии. Верь в это.

Я верил. Я неустанно шел к этому.

Берлин. 5 мая 1945 года

С четырех утра в отдел контрразведки 79-го стрелкового корпуса стали прибывать люди. Первым приехал Грабин с офицерами его оперативно-розыскной группы, затем полковник Мироненко с оперативниками отдела контрразведки 3-й ударной армии. Часам к пяти нагрянул невыспавшийся и надутый, как самовар, генерал-лейтенант Вадис в окружении офицеров Управления военной контрразведки 1-го Белорусского фронта. Вскоре в до отказа набитое людьми помещение вошли первый заместитель командующего 1-го Белорусского фронта генерал армии Соколовский, высокий стройный красавец в новом с иголочки мундире, а вместе с ним член Военного совета фронта генерал-лейтенант Телегин. Ожидали прибытия маршала Жукова и генерала Серова.