Полет лебедя

— Ты ошибаешься! — заявил Ханс Кристиан, останавливаясь перед ней. Его маленькие глазки горели тем хорошо знакомым лихорадочным огнем, что девушке показалось, еще мгновение, и он выбежит из комнаты.

— Сказки я пишу для детей! В них нет большой ценности! Я романист и драматург! Я доказал, что могу написать роман. У меня есть планы еще на два романа, которые я начну писать немедленно, хотя они и считают, что мне не дано повторить своего успеха. Но я должен дать им пьесу, Генриетта. Должен!

— Тогда ты сделаешь это, — сказала она, надеясь, что ее голос звучит убедительно.

Ханс Кристиан был удовлетворен.

— Конечно, сделаю! Мой маленький водевиль «Любовь на Николаевой башне» имел успех, но Моль-бек все равно продолжает отвергать все, что я предлагаю! «Ламмермурская невеста» и «Ворон» были признаны только потому, что, как он сказал, я списал из у Скотта и По. Он узколобый, жестокий, завистливый человек! Но я напишу такую прекрасную пьесу, что даже ему придется признать, как он ошибался.

Прежний юный Ханс вернулся назад. Ханс Кристиан, ожидающий всеобщей похвалы. Лишь один голос против мог испортить всю радость момента.

— Ты не должен переутомлять себя, Ханс Кристиан. Есть предел физическим силам, даже твоим.

— Я здоров и силен после итальянского солнца. Я не боюсь работы!

— В таком случае ты задержишься в Копенгагене на некоторое время? — спросила она задумчиво, когда он садился в кресло.

— Да, надолго. Я найду для жилья более удобное место, чем моя мансарда. Прежде чем я снова покину Данию, ты уже успеешь устать от моей компании.

Генриетта посмотрела на огонь и сказала:

— Дания — это наш дом.

Он наклонился вперед, зажав длинные руки между коленями.

— Твой дом — это мой дом, Гетти. Я надеюсь, что ты никогда не прогонишь меня. С тех пор как умерла моя мать, у меня не осталось никаких уз, связывающих меня с кем-либо. Нет никого в мире, кто любит меня. Моя семья умерла вместе с матерью. Это такое странное чувство знать, что ты совсем один на свете.

— Но ты не один, Ханс! Ты никогда не будешь один до тех пор, пока у меня и моего отца есть дом. Ты мне столь же дорог, как мои братья. — Слова были произнесены так тихо, что он едва ли их слышал.

— Что бы я делал без тебя, Гетти? Твое сердце как собор, куда каждый может прийти за отдыхом и пониманием. Когда я был в Италии, я часто думал о тебе. Я представлял тебя сидящей здесь и знал, что, если бы у меня были крылья, как у аиста, я бы полетел к тебе и нашел бы тебя здесь у камина, где ты так часто успокаивала меня. Это самое лучшее в тебе. Всегда знаешь, что тебя можно найти дома возле камина.

— Я всегда буду здесь, — прошептала она. Но Ханс не слышал ее слов. Он и не был настроен слушать. Эта мысль, возможно, была важна только для самой Гетти.

— Ты знаешь, я написал небольшую сказку о нашей танцовщице и ее солдате, — сказал Ханс с его обычной резкостью. — Я включу ее в свой новый том сказок.

— А я-то думала, что ты забыл о них.

— Забыть о них? Нет, Гетти. Солдат прошел со мной через все войны! Он моя самая большая ценность и мой самый лучший друг! Если бы ты только знала, какие приключения ему пришлось пережить в моей истории. Он сражался с огромной водяной крысой, которая очень похожа на Мольбека.

Генриетта рассмеялась.

— А на кого похожа танцовщица?

— На себя саму и на тебя. Она очень похожа на тебя.

Девушка покраснела. Конечно же, она сама спросила. Последняя история, которую он ей приносил, была о принцессе, которая провела ночь на горошине и с утра была вся покрыта синяками.

За окнами раздался шелест серых крыльев.

— Мои голуби! — воскликнула Гетти, вскакивая с места. — Я кормлю их каждый день. Пожалуйста, открой окно, и я позволю тебе насыпать им крошек.

Окно выходило на запад, и в комнату ворвался ветер, принеся с собой песок. Ханс быстро высыпал крошки и захлопнул окно.

— Есть что-то знакомое в этом ветре, — сказал он. — Он отделяет нас от остального мира.

Сердце Гетти пронзила тревога, и она поспешила назад к очагу. Ханс пошел за ней и удобно устроился в большом кресле. Когда он откинулся на спинку, то посмотрел прямо в глаза Гетти.

— Разве это не странный факт? — задумчиво спросил он.

— Что ты имеешь в виду, Ханс Кристиан?

— Твои глаза. Я всегда думал, что они синие. Теперь я понимаю, что ошибался. Они карие, мягкие карие глаза. Почему-то раньше мне казалось, что такие глаза только у Элси.

Взгляд Гетти встретился со своим собственным отражением в зеркале над камином. Сегодня ее глаза были особенно синими из-за голубизны ее платья. Она рассмеялась и села на стул возле камина. Ханс Кристиан начал долгое повествование о своем путешествии по Италии. Без сомнения, его рассказ слушался с большим интересом, так как Ханс был признанным рассказчиком, но его слушательница думала совсем о другом. Она размышляла над странной особенностью воображения Андерсена. Если девушка была умна и красива, то он считал, что у нее карие глаза, а у всех остальных синие, несмотря на тот цвет, который даровал им Бог. Гетти улыбнулась.

Ханс Кристиан прервался на середине предложения.