Поле сражения

– Во всём виноваты мы сами, – сказал он. – Всё либеральничали, вот и доигрались. Больше такой ошибки не будет…

Машарин молча слушал меняющийся от бархата до скрежета железа голос подполковника и почему-то вспомнил жандарма, который допрашивал его о багаже Елены Николаевны. Это совсем разные люди, но что-то делало их странно похожими.

– Вам может нагореть из-за этого… – Дуганов кивнул в угол, где мычал анархист. – Большевики с ними в обнимочку живут. А в такое время… Вы знаете положение на фронтах?

– Знаю.

– Нижнеудинск в наших руках. Теперь очередь за Иркутском. Не надо спешить под расстрел. Будьте осторожнее…

Ночью арестованных разбудили звуки перестрелки. Пальба шла по всему городу. Трещали далёкие пулемёты. Ухали разрывы гранат.

– Началось! – радовался Дуганов. – Это чехи, господа! Утром будем свободны! Диктатуре конец!

Однако к утру отзвуки уличных боев стали стихать.

В девять Машарина вызвали на допрос.

Белогвардейский мятеж был ликвидирован, как сообщил Черевиченко, почти блестяще. Правда, белякам удалось захватить тюрьму и освободить заключённых. Но рота красных мадьяр быстро вышибла их оттуда. Самые большие потери понесла дружина анархистов, с пьяной удалью кинувшаяся на пулемёты восставших.

– Чуть самого Гогитидзе не укокошили, – сказал Черевиченко.

– А сам Гогитидзе – это кто? – спросил Машарин.

– Гогитидзе? Прекрасный мужик. Орёл! Но с анархистской придурью. Попёрся искать беляков по деревням… Спасибо тебе надо сказать, товарищ Машарин. Давай руку!

Свидание с Черевиченко должно было, по мнению Машарина, положить конец бездеятельности, на которую обрекал его строгий наказ ничего не предпринимать по собственной инициативе.

Но сейчас всё изменилось…

В тюремной ограде грязь непролазная. Набросанные палки и доски утонули в лужах.

Охрана дремала на вышках, заплатанных свежими тесинами. Это были не местные милиционеры, а солдаты, поступившие в распоряжение Черепахина. Отсюда заключённых не умыкнёшь. Одна надежда – напроситься в конвой и в пути перебить охрану. Где-нибудь на ночлеге…

Машарин предъявил часовому пропуск, и тот вызвался проводить посетителя к начальству.

Солдат не выбирал дороги, шлёпал прямо по мутным лужам. Машарин сначала пытался прыгать, а потом тоже махнул рукой.

Черепахин гостю не обрадовался. Он сидел за непокрытым шершавым столом в шинели, накинутой на плечи, в фуражке, сбитой к затылку, и, морщась, курил дрянные румынские сигареты.

В комнате было сыро, от затопленной железной печки шёл распаренный запах плесени и гнили.

– Спектакль тут не слишком весёлый, – сказал Черепахин, распорядившись привести Черевиченку. – Я думал, ты в шутку напросился на это знакомство и не придёшь. Ну а коль пришёл, то скажу тебе, тут не богоугодное заведение. Прошу учесть и не удивляться.

– Ты что-то не в духе сегодня? Перебрал вчера?

– Какой черт перебрал! О расследовании думаю. Как его вести, по каким законам? По военным – так их всех расстрелять, по штатским – на каторгу, а где её взять?

– Да суди их по собственному разумению. Собери мирового, начальника милиции и втроём решайте. Штрафы побольше каждому и отпускай под гласный надзор. Не кормить же их тут даром. А деньги тебе нужны.

– Купец ты, хоть и штабс-капитан. Деньги всё, деньги…

– Конечно, купец, – согласился Машарин. – Купцы – люди умные. Нам выгоду подавай. Ну, расстреляешь ты этих глупых мужиков. Что будешь иметь, кроме убытков? А возьмешь штраф, и завтра будет чем выплатить жалованье милиции, солдатам жратвы купишь, и вообще деньги есть деньги…

Разговор прервал Грабышев, просунув в дверь курчавую цыганскую голову:

– Дозвольте ввести энтого?

Черевиченко был в ручных и ножных кандалах, скреплённых между собой короткой – не выпрямиться! – цепью. Трудно было узнать в обезображенном побоями, голодом и унижениями прежнего комиссара чека.

– Вот тебе сам Черевиченко Семён Иванович, – с издёвкой представил его Черепахин. – Большевистский бог. Диктатор пролетариата. Знаешь, сколько на его совести загубленных душ? Сотни!

– С кем имею честь? – спросил Черевиченко Машарина, будто не заметив тирады Черепахина.

– Здесь вопросы задаю я, – напомнил Черепахин. – Твоё дело отвечать. – И повернулся к Машарину: – Разговаривай с ним сам, надоел он мне.

– Меня зовут Машарин, – представился Александр Дмитриевич. – Местный коммерсант.

– Живого большевика захотелось посмотреть?

– Меня привело сюда не любопытство, а деловые соображения. Господин поручик говорил о вас, как о человеке рассудительном, поэтому, полагаю, мы найдём общий язык.

– С вами общий язык? Вряд ли.

– Я хочу задать вам несколько вопросов и попросить о небольшом одолжении. Со своей стороны обещаю вам, – господин Черепахин, надеюсь, разрешит мне это, – обещаю облегчить вашу участь, чем только могу.

– Никакой вашей помощи нам не надо. Занимайтесь своей коммерцией и не пытайтесь покупать наши души. Не продаются.

(«Занимайтесь порученным вам делом. Не пытайтесь освободить нас из тюрьмы. Это невозможно».)

– Зачем столько пафоса? Мы же не на митинге. Я хотел только помочь вам одеждой, продуктами, медикаментами…