Поле сражения

– Хлипкий вы, интеллигенты, народ… А чем думаете заняться после выздоровления?

– Я инженер. Думаю, что инженеров нам понадобится больше, чем до войны. Так что пригожусь революции.

– Верно, верно. И то, что «нам», а не «вам», тоже хорошо. Только сейчас нам больше нужны толковые командиры, а не инженеры. Ну, это мы посмотрим… Значит, они намерены выступить сегодня. Пятьсот офицеров – это сила. В районе кирхи их соберётся человек пятьдесят от силы. А где соберутся остальные? Какой план их действий? Днём раньше мы могли бы подставить вас к ним… Пошли бы?

– Пошёл бы.

– Бы, бы… Придётся что-то выдумывать… Вот что, товарищ Машарин, сейчас мы вас арестуем. Так надо. В камере разыграйте из себя белого. Пробираетесь к своим. Сцапали вас случайно, как семёновского шпиона. Доказательств у нас никаких нет. Биография подлинная… Да, богатый у вас папаша! Таки дела. Всё объясню потом.

Позвали часового, и он увёл Машарина.

– Во-от, а ты его пропускать не хотел! – весело съязвил сосед клетчатого приказчика. – Гражданин торопился на тот свет. Зачем поперёд него лезть?

В подвальной камере, куда часовой препроводил Машарина, сидело уже человек двадцать. Тусклый пыльный свет, падавший на серый пол сквозь грязное и затенённое оконце, едва освещал фигуры людей и тут же поглощался серыми шершавыми стенами. От этого арестованные выглядели зловещими призраками.

Машарин почувствовал головокружение, неверными шагами добрался до узких нар, нащупал с краю свободное место и лёг.

– Замордовали человека, сволочи, – резюмировал сидевший на нарах напротив чахоточный в форме банковского служащего. – Это надо же над людьми так издеваться! Чуть поинтеллигентней этих хамов, и сразу в кутузку. А у меня дома три дочери и тёща больная.

– Слушай, фрайер! Ты перестанешь скрипеть? Или тебе сделать, как вчера одному голосистому тенору? – с ленивой угрозой спросил причитавшего меланхоличный налётчик, ковыряя спичкой золотой зуб.

– Меня не интересует ваш тенор. Мне домой надо!

– Да замолчите вы, ей-богу! Здесь тюрьма, а не сумасшедший дом!

– А, теперь вся Россия сумасшедший дом. Куда ни глянь…

– Нет больше России. Нет и не будет. Погибоша, аки обры.

– Враньё. Россия вечна! Мы им устроим Аппиеву дорогу от Владивостока до Варшавы. На каждом телеграфном столбе висеть будут!

– Ну, вы-то, подполковник, вряд ли порезвитесь. Вас расстреляют не сегодня, так завтра. Со шпионами у них разговор короче воробьиной песни.

– Расстреляют, если успеют, – согласился подполковник. – А не успеют, пусть пеняют на себя! Вешать буду собственными руками. Бес-по-щадно!

«Беспощадно… – повторил про себя Машарин. – Беспощадно. Страшное слово – беспощадно. Что это? Вернулись времена Чингисхана и гуннов? А как же тысячи прекрасных книг о любви к человеку? Музыка, величественные храмы? Или цивилизация только померещилась больному воображению дикаря?.. Бес-по-щадно…»

Он встречался с этим под Соколиновым, где офицерская добровольческая рота искрошила лазарет красных. Он видел это и в том имении, где были живьём сожжены семьи бедняков, устроивших там себе коммуну.

Откуда столько жестокости, столько кровожадности у высокообразованных, ещё недавно до щепетильности порядочных людей? Наверное, этот «беспощадный» ещё лет пять назад глубоко презирал соседа-помещика, ударившего плетью свою породистую собаку…

В камере продолжалась пикировка, но Машарин не прислушивался. Его спрашивали, по какому он делу. Сомневаясь, признавали в нём московского хирурга. Предлагали сыграть в «очко» на предстоящий ужин. Он никому не отвечал.

– Вам плохо? – услышал он над собой чей-то участливый голос. – Может, скажем, позвать врача?

Он открыл глаза и увидел плотного низколобого человека с огромными кустистыми бровями и кисленькой улыбочкой на жёлтом нездоровом лице.

– Врача позовём?

По голосу Машарин догадался, что это и есть «беспощадный».

– Не надо. Мне лучше.

– Как угодно. – Рыжие брови «беспощадного», морща лоб, поползли к густой стерне волос. – Позвольте представиться – Дуганов. Подполковник Дуганов. Лежите, лежите!

– А зачем ему лежать, – крикнул, вынырнув откуда-то из угла живописно-косматый тип с рыхлым бабьим лицом. – На том свете отлежится! Контр-р-ра. Ну? Вставай. Моё место.

– Не лезь к гражданину, анархия. Пусть лежит.

– Я полежу. Понял? – ответил заступнику анархист, сделав тихое ударение на слове «я», и вдруг заверещал истеричным фальцетом: – Встать! – и пнул Машарина сапогом в бок.

Машарин сел. Анархист скалился, поигрывая красивым кинжальчиком.

– Встэвай, встэвай, контра.

Машарин поднялся. Быстрым ударом выбил нож и левой рукой резко саданул космача по печени. Тот разинул рот и согнулся, обхватив руками живот. Машарин ударил его в отвисшую челюсть и снова лёг на нары.

Кто-то затарабанил в дверь, требуя у часового навести в камере порядок.

Дуганов поднял клинок и протянул Машарину.

– Бросьте под нары, – сказал тот.

Дуганов сломал каблуком кинжал, и лезвие тонко звякнуло под нарами. Жёсткие губы подполковника кривились в улыбке, глаза смотрели игольчато-остро, и рыжие брови то поднимались, то опускались.