Поле битвы

И Федя поспешил прочь, забыв что собирался по малой нужде, про лук-перо. Он спешил подальше от рынка, по улицам города в котором родился и вырос, в котором вроде бы должен был считать себя хозяином. Почему-то угроза лишиться кадыка, уже второй раз слышимая им за день, но обращённая уже лично к нему, повергла его в панику. Нельзя сказать, что он настолько испугался, что совсем не испытывал никаких угрызений за уже троекратное унижение Москвы, России, русских. Но как-то это всё не вязалось с его основополагающим антисемитским мировоззрением. Он не мог так быстро перестроится, ибо уже давно не ходил на рынок, по магазинам – всем этим занималась жена. Он в основном жил только дома и на работе, и вот выйдя на улицы Москвы, как бы открыл для себя совсем не знакомый город. Вот если бы на месте этих кавказцев были евреи, тогда всё бы было просто и понятно, тогда он бы не испугался. Но эти… он не был готов к борьбе с ними, и чувствовал, что не только он.

Именно осознание, что не он один такой, что таких, что шли мимо, отворачиваясь, когда били того мужика возле загородки с арбузами, или когда лупцевали старую алкашку… Да чего там, сейчас Федя подозревал, что наглых джигитов боятся даже те, кому положено с ними бороться по долгу службы, как и те, кто принадлежит к каким-нибудь «крутым» националистическим организациям: городские власти, менты, скинхеды… Те же футбольные фаны никогда не поедут дебоширить в Махачкалу или во Владикавказ, они для это выбирают обычно русский город, желательно покультурней и «оторвутся» там. Даже бандиты русские их откровенно боятся, отдали им все рынки, большинство районов Москвы, предпочитают за границей «крутизну» изображать, перед тихим западным обывателем, а дома против кавказской крутости кишка у них явно тонка.

«А мне, куда уж мне, кто я такой… на нож нарываться? Нет уж, ищите других дураков».

Проходя мимо станции метро, Федя увидел примелькавшегося продавца газет патриотического содержания, у которого он их обычно и брал.

– Русские люди, объединяйтесь против жидо-масонов в единый фронт. Нет жидам-олигархам, нет жидам-министрам, нет…

– Слушай, а ты против Кавказа рискнёшь что-нибудь прокричать? Ну, например, смерть кавказским оккупантам, или, не дадим испоганить Россию южным зверям? – с усмешкой обратился к нему Федя, перебив на середине очередного призыва.

Продавец подозрительно скосил на Федю глаза и тихо процедил сквозь зубы:

– Ты, браток, не понимаешь всей тонкости политического момента. Главная опасность это жиды, а до чёрных потом очередь дойдёт, не нужно распылять силы.

– А мне сдаётся, что ты и твои руководители «чёрных» элементарно ссыте. Перо в бок боитесь получить, или что джигиты всю вашу редакцию разгромят. Против жидов кричать оно, конечно, куда безопаснее…

Отойдя от метро, Федя окончательно успокоился, «расшифровав» нутро всех этих «патриотов», которых он по неопытности совсем недавно готов был почитать едва ли не новыми мессиями русского народа. И себя он уже ощущал не как мелкую сошку, которую каждый норовит пнуть и обидеть, а равным членом огромной толпы, которая одинаково ненавидит и кавказцев и евреев, но ненависть к первым ограничивает страх перед ними, а ко вторым не ограничена ничем. Впрочем, это «открытие» так и не принесло Феде долгожданного морального равновесия. Он нуждался в «патриотической разрядке». Ох, с каким бы удовольствием он разрядился на каком-нибудь еврее. Но еврей не подвернулся и разрядиться пришлось…

Недалеко от его дома, на узкой парковой дорожке он столкнулся с женщиной монголоидной внешности. Она была явно не москвичка с большой дорожной сумкой на тележке. По всему, она плохо ориентировалась, смотрела по сторонам, не видя идущего навстречу мужчину, а Федя решил впервые за весь день проявить «твёрдость», не уступить инородке. Они едва не столкнулись.

– Что чурка узкоглазая рот раззявила? Смотри, куда копыта ставишь, и сопли утри, в Москву приехала, не куда-нибудь!

Женщина, округлив от страха глаза, чуть не отпрыгнула вместе со своей тележкой в сторону, уступая дорогу. Федя гордо прошествовал мимо, бросив сквозь зубы:

– Понаехали тут… мрази проклятые…

Только после этого он окончательно успокоился и уже больше не испытывал никаких угрызений совести. Он, наконец, на прямые и косвенные оскорбления, которыми подвергался, ответил… ответил совсем постороннему, беззащитному, растерявшемуся в большом незнакомом городе человеку, женщине. Так обычно зверь не щадит слабого, но боится, пасует перед более злым и наглым зверем. И ещё, Федя укрепился во мнении, что патриотизм лучше всё-таки исповедовать «безопасный», такой, который исповедовали большинство так называемых русских патриотов.

Воспоминания о «Кожаном мяче»

1