Покушение в Варшаве

Здесь графине представили еще несколько лиц постарше: газетчики, литераторы, сеймовые крикуны. Маврикий Мохнацкий, Ксаверий Брониковский, Людвиг Набеляк, Северин Гощенский. Всех их она либо знала понаслышке, либо читала.

– Вот наши умы, – провозгласил Лелевель. – Истинное золото, если речь идет об общественном мнении. Их объединение с воинской молодежью даст ту нужную искру, которой не было у русских 14 декабря и которая подожжет солому – распалит чернь. Именно участие толпы делает революции, сударыня. Вы согласны?

Анна помолчала.

– Речь как будто шла о покушении. А не о толпе. Толпы имеют привычку все переворачивать.

– О, – кивнул профессор, – вы знаете, о чем говорите. Да, история французов учит нас. Но не пугает. Не должна пугать и вас. Разве все знатные пострадали в Париже? Скорее нет. Те, что примкнули к революции, остались неприкосновенны.

«А Филипп Эгалите? – возмутилась графиня. – Кого он обманывает? Я не студент и не молодой подхорунжий!» Но пока она предпочла слушать, сознавая, что явление такой знатной особы для собравшихся здесь публицистов очень многое значит. Варшава – не Париж, и польские газетчики по отношению к ней вовсе не так независимы, как их французские коллеги по отношению к герцогу Орлеанскому, брату казненного короля. Эти ждут ее одобрения. Благословения на святое дело. По сути, несмотря на все разговоры о свободе и индивидуальности, они – те же холопы, только с пером в руках. И жаждут покровительства, вспомоществования, желательно в звонкой монете.

Анна величественно кивнула литераторам и, нимало не стесняясь, села под балдахин. Подали чаю. Она оставалась сидеть. Все остальные стояли, хотя и взяли в руки приборы.

– Я обещаю всем защиту и помощь, – провозгласила она. – Но я требую откровенного рассказа о деталях акции. На это меня уполномочила княгиня Изабелла Чарторыйская.

Услышав имя другой своей благодетельницы, газетчики закивали и заулыбались. Для них было ясно, что прежде непримиримые знатные роды ныне объединяются. Стало быть, их совсем приперло.

– Можете ли вы обещать нам содействие высоких воинских чинов, сударыня? – осведомился Лелевель.

– Ее сиятельство постоянно собирает у себя весь цвет чиновной Варшавы, – подал голос Роман Сангушко. – Переговоры оставьте мне. Будьте уверены только, что в нужный момент на нашей стороне будут все. Кроме великого князя, разумеется.

Собравшиеся засмеялись. Но Анна прервала их требовательным замечанием:

– Я жду.

Оказалось, что они планируют действовать прямо в день коронации. Мохнацкий, Гуровский и Чиховский намеревались пробраться в зал. Императору подадут петицию, подписанную депутатами уже восемь лет не собиравшегося сейма об отмене добавочного акта, запрещавшего публичные заседания. Если он откажется, молодые офицеры нападут на него во время парада на Саксонской площади и убьют вместе с цесаревичем Константином. Это послужит сигналом ко всеобщему восстанию. Собрать подписи «сеймующихся» обещал депутат Зверковский. Почему он не пришел на встречу? Да, это самое слабое звено в цепи, и в нем никто не уверен.

– Нужен дополнительный план, – сказала Анна. – А что вы будете делать с наследником? С царицей? Их многие начнут жалеть. Наш народ умилен и, простите, профессор, за противоречие вашей лекции, в этом весьма похож на русских.

«Вот, поляки, – думала она про себя. – Сейчас видно славянскую безалаберную кровь. Все на эмоциях. Если бы не лед католицизма, мы бы вообще стали, как пожар в лесу, – все спалить и исчезнуть за неимением сушняка. Ничего не продумано. Ничему нет порядочной договоренности. Люди мутные, ничего не решают. Мальчишки и газетчики – шваль, перекати поле. Одни погибнут, другие переметнутся к тому, у кого больше злотых».

– Я хочу услышать о дополнительном плане. Надеюсь, он у вас есть.

Лелевель помрачнел. Их раскусили. И если это сделала светская дама, пусть и весьма образованная, то что помешает царским ищейкам взять след?

– Я вас предупреждаю, господа, – Анна вскинула подбородок. – Вам противостоит не просто зло. А зло искушенное. Обретшее опыт во время допросов своих домашних заговорщиков. Очень трудно признавать за русскими способность мыслить, но у них имеется свой извращенный разум…

– Спинной мозг, – хохотнул Смагловский. Но его никто не поддержал. Перебивать графиню – совсем не то же самое, что перебивать профессора. Госпожу Вонсович полагалось слушать.

– Так что вы намерены делать без подписей депутатов?

– Тогда… тогда, – выдохнул Высоцкий. – Мы соберем до двух сотен молодых людей, пылающих примером Костюшко. Скроем их за обоями в зале коронования. А во время церемонии окружим императорскую фамилию и силой исторгнем у царя согласие на возвращение Польше всех ее прежних земель, на нерушимость старой конституции третьего мая и на право избрания королей. А как его величество сразу не согласится, то его убить и начать общее возмущение.

– А как согласится? – почти издевалась графиня.