Похищение Прозерпины(Рассказы гроссмейстера)

«Спрыгнуть! — мелькнула вдруг счастливая мысль. — Свалиться на землю и бежать, бежать подальше от этого ужасного животного, от этого огненного седла! Никогда больше в жизни не видеть ни одной лошади, не знать ничего, связанного с кавалерией!» Однако падать на ходу с высоты полутора метров тоже нужно уметь. И благоразумие перебороло боль.

«Остановить коня!» — пришло вскоре новое решение. Но как? «Очень просто, — быстро догадался я. Точно так же, как я заставлял его идти медленнее». Я обнял коня за шею и плачущим голосом попросил:

— Стой, милый! Стой!

Безуспешно. Конь почуял близость лагеря и, не поддаваясь уговорам, несся вперед, как торпеда. Это упорство взорвало меня.

— Тпру! — в бешенстве закричал я. — Тпру, проклятый!

Никакого впечатления. Может быть, вышколенный конь просто не понял этого древнерусского восклицания; возможно, что я при этом дернул поводья; только вместо того чтобы остановиться, рысак вдруг поскакал, и мне с трудом удалось его утихомирить.

Увлекшись переговорами с лошадью, я не заметил, что мы проезжаем мимо огромного дуба. Не успев пригнуться, я стукнулся головой о развесистый сук, при этом шляпа моя упала под копыта и через секунду исчезла в клубах придорожной пыли.

— Товарищ боец! Шляпа! — растерянно закричал я и сам не узнал собственного голоса. Если бы солдат был даже совсем близко, то и тогда он вряд ли услышал бы тихие сиплые звуки, вылетавшие из моего пересохшего горла. Последняя надежда рухнула, я был один, брошен всеми, оставлен на произвол судьбы. Спасения ждать было неоткуда.

Это были ужасные минуты, я страдал и от жары, и от одиночества, и от ожогов. Проклятое седло сжигало меня, испепеляющий огонь охватил все мое тело. Временами я впадал в забытье, и тогда, в эти короткие мгновения, мне, как счастливая гавань спасения, мерещились прохладная московская комната и низкий удобный диван.

Бойцы шумно и радостно встретили меня у въезда в лагерь.

— Ура, гросс!.. — начал было приветствие ефрейтор Пенкин, но вдруг осекся, пораженный моим видом.

В тот же миг улыбки исчезли с лиц встречавших, и они застыли, молчаливые и озадаченные.

Когда прошла растерянность первых минут, бывалые кавалеристы догадались, что произошло. Убедившись, что приехавший корифей шахматного искусства сам с коня слезть не может, солдаты дружно взяли меня за ноги и, приподняв над седлом, перенесли в вертикальном положении через круп лошади. Осторожно поставив на ноги тихо стонущего гостя, хозяева с опаской следили за его первыми неуклюжими шагами на земле.

— Вам хорошо бы теперь полежать, — участливо посоветовал Пенкин, взглянув на меня нежным взором заботливой сиделки.

Взяв под руку, он отвел меня в большую, просторную палатку, служившую, очевидно, красным уголком кавалерийской части. Ее темно-зеленые брезентовые стены были увешаны фотографиями, картинками, лозунгами. Лежа на самодельном диване, я увидел над головой красочный плакат с описаниями всевозможных методов джигитовки; однако меня уже мутило от всего, связанного с лошадьми, и я резко отвернулся. Ошеломленный всем перенесенным, я уже перестал ругать себя за несвоевременную поездку и, закрыв глаза, как моряк, закончивший бурное плавание, наслаждался твердой почвой.

Разбудил меня от дремоты басистый шепот.

— Что ты натворил, Пенкин? — послышалось из-за брезентовой стены, очевидно из соседней палатки. — Повредил гроссмейстера!

— Не говори, — охотно согласился Пенкин.

— А еще его болельщик, — окая, упрекал бас.

— Да разве я нарочно? — оправдывался ефрейтор.

— И что тебя дернуло коня взять? Машины, что ли, не было?

— Была, — отвечал Пенкин. — Это все Синявский виноват! — вскричал он вдруг. — «Прекрасно маневрируя конем, гроссмейстер ворвался в лагерь черных». Вот и «ворвался»! «Сманеврировал»! — перешел вновь на шепот ефрейтор.

Я так и не понял: была ли это наивность или тонкая насмешка.

— Это совсем другое дело, — серьезно пояснял собеседник Пенкина.

— Потом ты сам мне читал, как они ездили на мустангах в Южной Америке, — продолжал Пенкин.

— Значит, не он, значит, другие… — отвечал бас. — Хорош он явился, — пророкотал тот же бас после небольшой паузы.

— Не говори!.. Явился, меня аж слеза прошибла, — соболезновал Пенкин с хитрецой в голосе.

— Коня-то перепугал, коня жалко.

— Слезть не может! — подхватил Пенкин. — Хорошо, ребята смекнули, вытащили из-под него коняку!

— Шляпу отыскали?

— Принесли ребята. Шляпу потерял! Хорошо еще, что… — и дальше пошло такое, что я не решаюсь повторять даже наедине с самим собой.

Несколько минут за брезентовой перегородкой слышался приглушенный хохот, подогреваемый какими-то замечаниями, которые я, к счастью, не смог разобрать. Для лихих кавалеристов мои злоключения были, конечно, смешны и непонятны, и они простодушно посмеивались над забавным происшествием.

— Он теперь сидеть не сможет, а ведь ему мировых мастеров нужно обыгрывать, — послышался сквозь смешок все тот же бас.

— Стоя будет играть, — нашел выход Пенкин.

— А сеанс-то сможет дать? Он же и шага сделать не в состоянии…

— Даст! — самоуверенно заявил ефрейтор. — Поспит, покормим, душ организуем. Пойдет!..