Похищение Луны

Вдруг замедлила движения. Увидела кого-то? Вскинула длинные, густые ресницы, устремила в пространство глаза цвета морской волны. Улыбнулась такой детской улыбкой, точно позабыла, что она уже не ребенок.

И показалось всем: сама улыбка, облекшаяся в плоть, трепетно порхает на свадебном пиру!

Никто не вступал в танец, не осмеливаясь пойти с ней в паре. Великая красота нередко родит благоговение, похожее на страх.

Только наглый не испытывает его в такие минуты. (Потому красивейшая часто достается не храбрейшему, а наглейшему.)

Гвасалиа был из таких.

Увидев, что смельчаки оробели, он не колеблясь вступил в танец с Тамар.

Короткий подбородок его был обезображен рубцом от кинжальной раны. Нос выдавался крючком, как у ястреба. Глаза — цвета пшеничного, зерна.

Сутулый, он жеманился в танце и извивался так, что действительно походил на ястреба, который подбирается к взлетевшей перепелке, чтобы сбить ее снизу.

Устремился за уносившейся по кругу девушкой.

Тамар опустила руки, подалась в сторону, снова взмахнула правой рукой и, как сон, улетела от партнера.

Но Гвасалиа не отставал, он точно лишился рассудка. Наконец настиг ее. Казалось, вот схватит, прижмет к груди, не выпустит больше…

Тамар потупила глаза и вдруг, откинув голову, устремила на Джото спокойный взгляд. Смотрела и кротко улыбалась. (Красота — что солнце: милостива и безоблачна.)

Потом, будто почувствовав затаенную страсть партнера, быстро отвернулась, умчалась и стала танцевать в отдалении.

Опять погнался за ней Гвасалиа. Он почти касается Тамар, пьяными глазами глядит на нее в упор.

Лицо Арзакана побагровело. Дзабули тотчас же заметила это.

Каролина и Тараш наблюдали за танцем, не отрывая глаз. Тараш волновался. Он курил папиросу за папиросой и, чтобы не выдать себя молчанием, начал разговор с Каролиной о лезгинке.

— Ни одна европеянка не сумеет протанцевать лезгинку и узундара. Эти танцы романтичнее ваших менуэтов и вальсов… А нынешние фокстроты, танго и «танцы медведя» — лишь жалкие сколки европейской снобистской культуры.

В горах, среди скал и камней,
Пасешься ты, лань моя горная!

— пели тбилисские гости.

Тамар остановилась. Гром аплодисментов напрасно вызывал ее на бис.

Братья Аланиа вошли в круг.

Четыре человека, сплетя руки, ритмично раскачивались, топая ногами и подпрыгивая в такт. Один, руководя остальными, гикал, вдруг припадал на колено и, откидываясь на одной ноге в сторону, почти касался пола крестцом. Остальные продолжали, точно в экстазе, все ускорявшийся танец, почти не сходя с места.

И мысли Тараша унеслись в те темные века, когда язычники топтали в танце тело покойника. Его поражало мелькание ног, затянутых в бурочные ноговицы. Казалось, то были лохматые ноги сказочных великанов.

Молодежь завела хоровод.

Тараш взглянул на Тамар, грустно сидевшую в сторонке. Ему стало жаль ее. Обычно он избегал заводить с ней беседу на людях. Но сегодня он был навеселе и легко изменил своему правилу.

— Почему ты все молчишь? В обществе это неудобно.

— Мне мало дела до общества. У меня болит голова.

— Давай пройдемся к липам.

— К каким липам?

— К илорским.

— Что ты, Тараш! Что скажут о нас?

— Уверяю тебя, мнение этого общества не стоит вида илорских лип.

Тамар почувствовала, что ее уличили в противоречии. Замолчала, опустив ресницы, и стала рассматривать свои руки, лежавшие на коленях.

Тараш, недовольный, отошел.

Без стеснения подхватил он под руку Каролину и громко, чтобы слышала Тамар, произнес:

— Неужели вы не устали? Пойдемте на лужайку, погуляем… Чудная лунная ночь!

— С удовольствием, — ответила Каролина и встала из-за стола. — Может, и Тамар пошла бы с нами? — предложила она, взглянув на девушку.

Тамар молчала.

Тараш опередил ее ответом:

— Я уже просил, но она не хочет.

Услышав это, Тамар опустила голову, у нее зарябило в глазах, слабость сковала тело. Она откинулась на спинку стула и долго сидела неподвижно.

Арзакан заметил ее состояние. Залпом он выпил оставшееся в чаше вино.

Тараш и Каролина шли, не произнося ни слова.

Тараш чувствовал легкое прикосновение Каролины. Он был взволнован.

Молча гуляли в тени вековых лип.

И в этой тени земля казалась Тарашу тонкой циновкой, мерно покачивающейся под его ногами.

Какая-то птица порхнула в ветвях.

— Вы слишком суровы с Тамар, — сказала наконец Каролина.

— Суров?

— Да. Я наблюдаю за вами. Мне жалко ваших женщин. Все вы тираны, будь то отец, жених или муж. Сами не знаете, чего требуете от них. Стоит им хоть немножко проявить независимость, как вы уже кричите: «Разврат!».

А когда они сдержанны, называете их кекелками, пуританками. Так они и живут меж двух огней. Отсюда недалеко до чадры и гарема. В вас переплетаются вольнодумство европейца и деспотизм азиата!

Когда вы стремитесь сделать женщину своей любовницей, вы требуете, чтобы она действовала независимо. Когда же женщина станет вашей женой, вы обрекаете ее на азиатское затворничество.

— Почему вы все это говорите?

— А почему вы не пригласили Тамар?

— А разве вам самой хотелось бы этого? — спросил Тараш, приблизивши лицо к Каролине.