Поездка в Хиву

Наконец появился хозяин. Он принес большое керамическое блюдо с рисом и бараниной, а слуги его внесли корзинки с хлебом и вареными яйцами. Затем появилось молоко в глиняном кувшине и гигантская дыня весом никак не меньше двадцати пяти фунтов. Дыню принесли на подносе. Все эти блюда расставили у моих ног; сам я восседал на коврах, а голова моя опиралась на богато изукрашенную шелковую подушку, специально принесенную моим заботливым опекуном. Когда все яства заняли свои места вокруг меня, поклонившийся до земли хозяин испросил разрешения удалиться; затем, не поворачиваясь ко мне спиной, он отступил несколько шагов назад и уселся рядом с Назаром и проводником, которые буквально пожирали глазами богатое угощение, несомненно являвшееся разительным контрастом всему тому, чем мы перебивались предыдущие тринадцать дней.

Я жестом пригласил владельца дома подойти и сесть рядом со мной. Он выполнил мою просьбу с видом величайшего смирения, поскольку хозяин в таких случаях считает своим долгом исполнять обязанности слуги по отношению к прибывшему гостю.

Размер и аромат предложенной дыни меня по-настоящему удивил. Она была так свежа, словно ее принесли прямо с грядки. Климат здесь настолько сухой, что для сохранения дынь хивинцам требуется лишь поместить их в хранилище с температурой около двух градусов выше нуля; если плодов коснется настоящий холод, они утратят свой аромат и к столу их уже не подашь. Местные дыни знамениты по всему Востоку. В прежние годы их отправляли даже в Пекин к столу китайского императора. Некоторые достигают в весе сорока фунтов, а вкус их столь восхитителен, что человек, знакомый с этим лакомством только в Европе, вообще вряд ли уловит какую-то связь между известным ему кушанием и нежнейшими благоухающими хивинскими дынями.

Я, кстати сказать, впоследствии добыл через одного русского офицера в Хиве несколько дынных семян и привез их домой. У нас они, к сожалению, не прижились. Быть может, семена оказались плохими, а возможно, им не подходит английская почва.

Преодолев первое смущение и свою изначальную скованность, хозяин стал задавать множество вопросов о тех странах, какие я посетил. У него было своеобразное представление о том, что для поездки в Англию необходимо направиться к востоку от Хивы. Знания географии во владениях хана весьма ограничены, поэтому Индостан часто воспринимают здесь как Англию.

– Так, значит, из Казалы вы ехали целых тринадцать дней! – восклицал хозяин. – Хвала Всевышнему, позволившему вам в целости и сохранности проехать пустыню. Скажите, а у вас в стране есть верблюды?

– Нет, – отвечал я. – Но у нас есть поезда. Это когда не одна арба, а сразу много, и все они сцеплены, и на железных колесах. А едут по длинным металлическим полоскам. Их специально укладывают на землю, когда строят путь.

– А лошади быстро везут этот поезд? – спросил он.

– Мы не запрягаем живых лошадей в поезд. Делаем железного коня и наполняем его водой. Потом воду кипятим, отчего она превращается в пар. Пар очень сильный, он вырывается из брюха железного коня и вращает большие колеса, которые мы даем ему вместо ног. Колеса катятся по железным линиям, проложенным заранее, и конь – мы называем его «локомотив», – двигаясь очень быстро, тянет все эти арбы за собой; они сделаны из дерева и железа, и у них по четыре колеса, а не два, как у вашей хивинской арбы. Скорость при этом так велика, что, если бы ваш хан обладал подобным конем и железной дорогой, он бы до Казалинска мог добраться за один день.

– Это же настоящее чудо! – воскликнул хивинец, выслушав перевод Назара, который сам никогда не видел железной дороги и потому слегка засомневался в правдоподобности того, что пятьсот верст можно проехать за двадцать четыре часа.

Проводник, сидевший по другую сторону очага и омывавший ноги в предназначенной для этого нише, тоже включился в разговор, сообщив, что лошади его шурина, например, лучшие в степи, но даже они вряд ли смогли бы пройти этот путь менее чем за десять дней. И тогда каким образом железный конь, да еще с колесами вместо ног, справился бы с этой задачей за сутки? Если бы такое было возможно, покачал головой проводник, то мы, европейцы, скорее всего, волшебники, наподобие того человека, какой однажды проглотил прилюдно целую саблю в Казалинске. Однако кто ж его знает… Что-то подобное он, кажется, слышал в русском форте.

Закончив распространяться на эту тему, проводник бросил презрительный взгляд на слуг нашего хозяина, глядевших во все глаза на ночных гостей и уж, разумеется, не имевших такого опыта путешествий, как он сам. Человек, побывавший в Казалинске и вернувшийся обратно, хивинцами обыкновенно почитался за великого путешественника.

Назар не захотел оставаться в тени проводника. Он вежливо кашлянул и заговорил: