Заснуть мне не удалось. Стоявший холод, разумеется, не мог убить человека, но доставлял самые неприятные ощущения. Проводник, однако же, совершенно не обращал внимания на погодные условия, и вскоре его громкий храп известил меня о том, что я остался один.
Многие из нас переживали чувство, связанное с классическим образом «собаки на сене», когда мы не способны принять участие в том, чем наслаждается другой, и природа человеческая настолько слаба, что я испытывал глубокое желание разбудить сновидца с просьбой обучить меня основам киргизского языка, вместо того чтобы дать парню выспаться. Впрочем, я справился с искушением, закурил и стал расхаживать со своей сигаретой взад-вперед, пристально глядя в том направлении, откуда должен был появиться наш караван. Мне не терпелось вновь усесться в седло и отправиться дальше, поскольку никакая тряска или боязнь обморожения не угнетали меня так сильно, как этот нудный холод, препятствующий сну.
Глава XXIV
Наконец величественно взошло сияющее солнце. Небо раскрасилось во все цвета радуги. Ветер утих. Мороз стал терпимее. Вскоре и мой караван показался вдали. Растянувшийся во весь рост на спине огромного верблюда Назар безмятежно спал. Ноги маленького татарина болтались по обе стороны седла, тогда как сам он, из пущей осторожности, был привязан к мешку с зерном.
У проводника теперь появился шанс отомстить за учиненную ему ночью обиду; он зажал верблюду ноздри и произвел тот особый шипящий звук, каким все татары принуждают этих животных улечься. Гигант резким рывком тут же опустился на колени. Мой малорослый помощник проснулся, насмерть перепуганный, вообразив, что привязь его лопнула, а сам он свалился на землю.
Спустя несколько минут мы поставили стены кибитки, развели огонь и начали разогревать на нем ведерко с промерзшим супом из капусты. Часы показывали девять утра. Караван находился в пути шесть часов, пройдя, если верить проводнику, семнадцать миль. Более всего в этом утреннем переходе меня поразила крайняя выносливость лошадей. Проводнику приходилось то и дело спешиваться, чтобы сбить сосульки, плотно облепившие им ноздри; однако, невзирая на это, наши маленькие трудяги упорно пробивали себе путь через снег, достигавший порой в глубину двух футов. Тот, который шел под моим седлом и которому в Англии не доверили бы перевозить даже сапоги, был свеж как огурчик после семнадцатимильного перехода. При всем весе у него на спине – добрых двадцать стоунов – он не выказывал ни малейших признаков утомления.
– Замечательный конь, – сказал я проводнику.
– Конь? – с презрением отозвался тот. – Да какой это конь?! Вот у моего шурина в Календерхане настоящие кони – сытые, красивые, с круглыми боками.
– А где находится Календерхана? – поинтересовался я.
– На этом берегу Аму-Дарьи, – прозвучал ответ. – По главной дороге.
– Не по той, что ведет в Петро-Александровск? – уточнил я.
– Нет, по дороге на Хиву.
Неожиданно мне в голову пришла одна идея. Почему бы не уговорить этого детину навестить его шурина в Календерхане под предлогом покупки лошадей? В таком случае я бы, конечно, еще не доехал до Хивы, но, если бы проводник согласился завернуть в деревеньку своего шурина, там можно было бы придумать дальнейший повод для поездки в столицу хана, минуя русский форт.
– А сколько ехать из Петро-Александровска до Календерханы? – спросил я.
– Миль сорок.
– Жаль, что кибитка твоего шурина так далеко от форта, поскольку, наверное, ты прав насчет моего коня. Я для него все-таки слишком тяжел, да и путь не близкий. Впрочем, ладно. Раз уж мы направляемся в Петро-Александровск, я где-нибудь там куплю лошадей. Мне говорили, что они замечательные – хорошо откормлены и скачут как ветер.
Больше я ничего говорить не стал. Мне казалось, что для достижения цели лучше всего прервать разговор на этом, не проявляя заинтересованности, как будто я уже принял решение. Назар в любом случае был на моей стороне. Я заранее пообещал выплатить ему сто рублей в тот день, когда мы прибудем в Бухару или Мерв, проехав