Поездка в Хиву

Вокруг нас лежал девственный, дикий мир; в бескрайней заснеженной степи было светло как днем из-за тысячи ярких созвездий, отражавшихся в ледяном белом полотне. Величественное небо не омрачалось ни одним облаком; ветер стих, и воцарилась полная тишина. Хивинец и его спутники покоились в объятиях Морфея. Голова купца возлежала на богато украшенном седле, а меч – прямо у него под рукой на случай внезапного боя. Погонщики спали, уложив своих верблюдов вокруг себя. Туркмен мой в поисках тепла прижался к самому крупному из наших животных; тогда как его осел, привлеченный костром, подобрался вплотную к углям и спал теперь бок о бок с хивинским торговцем.

Туркмен проявил серьезное недовольство бесцеремонной манерой своего пробуждения; схватившись за нож, он изготовился ответить. Однако проводник взялся за рукоять ржавого ятагана, висевшего у него на боку, и погонщик наш сдался. Бормоча негромкие проклятия, он стал собирать пожитки.

На этом всякое сопротивление прекратилось. Люди мои полностью проснулись, и через несколько минут я уже слышал наших верблюдов, издававших густые низкие звуки от недовольства тем, что на них водружают груз и что ноша других собратьев наверняка легче.

О терпеливости и выносливости так называемых кораблей пустыни пишут и говорят порой полную чушь. Мне бы очень хотелось лично увидеть, как человек, воспевающий добродетели этих огромных животных, проедет на верблюде тысячу миль, подобно автору этих строк, и дождется, когда его «терпеливое» четвероногое либо просто сбежит, либо вдруг рухнет на землю во время движения, никоим образом о том не предупредив. Номер с внезапным падением со стороны верблюда выходит из любых приемлемых границ, поскольку наездник в такой момент вполне может лишиться позвоночника или, во всяком случае, испытает такое чувство, будто тело его разлетается от неожиданного сотрясения на куски. Мощь верблюдов при перевозке грузов тоже сильно преувеличена. Один русский офицер, капитан Потто, в своей книге «Степная война» пишет буквально вот что: «Нагрузку верблюда следует ограничить весом в 700 фунтов. Весной, когда верблюды линяют, она соответственно уменьшается, возрастая лишь при наличии хороших дорог, обильного корма и достаточного времени в пути. В таких случаях груз можно увеличить до 800 и даже до 880 фунтов, что является обычаем для наших купеческих караванов. С другой стороны, англичане склоняются к средней нагрузке в 560 фунтов, тогда как французы и арабы перевозят на одном верблюде от 800 до 960 фунтов». По моим собственным наблюдениям, сильное животное может день за днем нести восемьсот фунтов лишь на коротком маршруте, а если переход увеличить, оно выбьется из сил.

В моем нынешнем караване мы ограничились весом по четыреста фунтов на верблюда, но даже при такой незначительной нагрузке я с превеликим трудом мог заставить их двигаться по шестнадцати часов в день.

Назар к этому времени раздул тлеющие угли в костре и приготовил несколько больших стаканов горячего чая. Напиток этот в условиях поездки по зимней степи является абсолютно необходимым и в своих согревающих свойствах значительно превосходит любые вина и крепкий алкоголь. На деле путешественник, полагающийся на спиртное, неизбежно проиграет схватку с холодом, тогда как чай буквально спасет ему жизнь. Кипяток вскоре привел туркмена и проводника в доброе расположение духа; а их приветливые взгляды на моего низенького слугу, предложившего им по пригоршне сахара, ясно сказали мне, что все разногласия улажены. Кратчайший путь к собачьей привязанности проходит через ее желудок, и сердечные склонности обитателя степей лежат примерно в том же направлении. Люди мои уяснили свою обязанность подчиняться, а норовистый проводник, получив урок, стал дисциплинирован и сговорчив.

Времени же, однако, мы потеряли довольно много и смогли двинуться в путь не ранее трех часов утра. Знавший дорогу туркмен повел с Назаром караван, а мы с проводником поехали вперед неторопливой иноходью, свойственной степным лошадям. Некоторые из них при необходимости способны идти этим аллюром целые сутки. Ход, правда, не такой быстрый, как у охотников, возвращающихся со своими гончими на псарни, и весьма тряский, поскольку киргизские лошади выездке не обучены. Довольно скоро я выяснил это на собственном опыте, так как болячки у меня на локтях и предплечьях еще не вполне зажили после обморожения, полученного во время путешествия на санях. Невозможность переодеться служила дополнительным источником раздражения, ведь если бы я мог ухаживать за своими руками, просто омывая их, они бы не так болели; но раздеваться в таких условиях я не мог – это привело бы к новым обморожениям.

Проехав таким образом около двух часов, проводник внезапно остановился. Он предложил подождать караван. Мы стреножили наших коней веревкой из конского волоса, каковую киргизы используют для данной процедуры, после чего улеглись на снег и попытались поспать.

Костра мы не разводили из-за отсутствия дров, и крепчавший мороз ощутимо проникал под мои овчинные одеяния.