Среди казаков из Уральска произошли волнения. Насколько я понял, эти две тысячи ссыльных начали возмущаться тем, как с ними здесь обходились, и в итоге перешли от глухого недовольства к прямым угрозам; некоторые открыто призывали резать глотки офицерам форта. Поскольку числом казаки превосходили весь гарнизон, а офицеры вместо казарм жили в частных домах, у сосланных из Уральска имелись все возможности привести свои угрозы в исполнение. Несколько ночей у квартиры каждого офицера стояла охрана. Губернатор округа доложил о происходящем генерал-губернатору в Ташкент. Для расследования дела тот направил сюда одного из своих генералов с полномочиями казнить и миловать, что в итоге привело к нескольким расстрельным приговорам, ждущим своего часа.
Один из множества ходивших по Казалинску слухов имел отношение к цесаревичу, который летом, предположительно, мог приехать в Ташкент и, возможно, принять участие в назревающей экспедиции против Кашгара. Поход на Якуб-Бека, как отмечалось, открывал перед наследником хорошую возможность получить Георгиевский крест, вручаемый исключительно за боевые заслуги и практически обязательный для русского монарха.
Слухи насчет летней кампании подтверждались и сведениями о том, что из-под Оренбурга к Ташкенту движется подкрепление в десять тысяч штыков. Для некоторых офицеров в Туркестане это служило источником раздражения, поскольку на их награды и повышения по службе теперь возникали новые претенденты. Имеющихся в Средней Азии армейских сил, по мнению местных старожилов, вполне хватало для обеспечения любой вероятной кампании против Якуб-Бека.
Глава XXXVII
Я нанес визит местному губернатору и застал его дома в окружении целого собрания офицеров, облаченных в парадную форму. Он сказал мне, что накануне от чахотки скончался один казачий полковник и что сейчас его отпевают в церкви. Весь личный состав полка верхом на конях выстроился на плацу лицом к храму. Стоял сильный мороз, и казаки имели все шансы подхватить болезнь, которая унесла их полковника. Даже в самой церкви было очень холодно, поэтому губернатор со своими друзьями решил дождаться конца панихиды за чаем у себя дома.
В числе прочих собравшихся я познакомился с одним морским офицером, который много ходил на судах по Аралу; он рассказал о некоем острове окружностью примерно в сорок миль, где никак не могли найти пресных источников, однако там во множестве водились антилопы и лисы. Годом ранее туда завезли несколько овец, но с тех пор их никто не видел. Мой собеседник также сообщил об отсутствии в Аральском море каких-либо скал и о полной безопасности судовождения.
Следующим предметом разговора стало возможное слияние Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи при помощи Яны-Дарьи; и все же большинство офицеров высказали опасение за уровень воды в Сыр-Дарье, каковая в таком случае обмелеет до полной невозможности навигации в пути от Оренбурга к Ташкенту.
Как только у меня появилась возможность обратиться к губернатору с глазу на глаз, я спросил, получен ли ответ от главнокомандующего в Ташкенте на мое письмо из Петро-Александровска, содержавшее просьбу о дозволении вернуться в европейскую часть России через Западную Сибирь. Богини судьбы, однако, оказались не на моей стороне; ответа не было, и в трактир я возвратился, не имея ни малейшего понятия о своих дальнейших передвижениях.
Вряд ли нашелся бы на свете такой сибарит, который добровольно поселился бы в заведении Морозова, если бы, как и я, он не оказался перед классическим выбором Хобсона, когда выбирать приходится из чего-то одного. Печь у меня в комнате ужасно чадила, и, велев ее затопить, я непременно расплачивался сильнейшей головной болью. В противном же случае, оставаясь без огня, я не снимал шубу ни днем, ни ночью.
Приказчик этого трактира являлся самым выдающимся флегматиком среди всего своего племени.