Подземные. Жив

Шила мне купила кока-колы и сесть заставила в уголочке самому по себе, чтоб глядеть. А сама перед Дылдой встала, пока он свой первый номер играл, и с места не двигалась, покуда до конца он не доиграл, и все первую песню он эдак играл ей. Дул в рог и шевелил пальцами своими сердешными, и грю тебе, деда, красивше глубонизких звуков и выдуть бы не смог из рога, кабутто большой карабель из Города Нью-Йорка слышишь, какой по реке ночью плывет, или как поезд, тока у нево он поет вверх да вниз эдак мелодийно. У нево звук весь дрожал и печаловался, а дул он до тово сильно, что шея у нево вся тряслась, а на лбу вена выперла, покуда песню свою тянул он перед пианино, а второй дядька по барабану шоркал щеточками, мягко да легко. Так они и дальше. Дылда-то глаз от Шилы не отрывал до самой середки песни, а потом про меня вспомнил да сыграл еще пырлестней – показать, как хорошо он играть могет, хоть и руки у нево болят, а на той старой печенюшной фабрике ему работать и вовсе невмоготу. А потом он рог свой к Шиле поворотил да песню закончил, шибко голову на мундштук опустив, а рог чуть не в ботинок себе уперевши, и стоял так долго, в поклоне.

В общем, знашь, все в баре хлопать стали и дюже загорячились в придачу, а один дядька грит:

– Ну и дунул ты в него, сынок. – И я вижу, Дылда им больше нравится, тот музыкальный ахтомат он точняк заткнул.

Шила подходит такая, ко мне садится, и от мы такие сидим, прям возле окошка, а оттуда славные огонечки видать на мокрой улице, да весь бар и всю публику перед нами, да истраду так, что лучше некуда. От Дылда ногой застучал шибко быстро, барабанщик тож грохнул, а потом как вжарили они да запрыгали. Ухуу! Дылда тока за рог свой схватился, да повыше ево вздернул, да как дунул во всю мочь и головой со стороны на сторону как замотал, а челюсти у нево ходуном заходили, совсем как он руками в тот день работал. Я как увидал такое, так сразу скумекал, до чево Дылда весь сильный, прям из железа сделан.

Все в баре запрыгали, када ево услыхали.

– Да, да, да, да, – дядька возле стойки как заверещит, да шляпу свою хвать, да как пошел взад-вперед выплясывать джазово так перед всеми прочими. От уж точно ноги у нево задрыгались, у господинчика тово. В общем, под Дылду он плясал.

А Дылда, тот взад-вперед ходит, где стоял, да просто дальше ту прыгучую песенку тянет, да все так же быстро, ну, совсем как тот ахтобус, про какой я тебе раньше докладал. Рогом-то куда ни попадя размахиват, тута вжик, тама хряп, а потом как сам себя затянет одним вдохом на высоту, а оттуда БАУП вниз, и снова вверх посередке, а барабанщик, дядька тот, от своих брякалок глаза подымат да верещит:

– Давай, Дылда! – от так от. Чарли же, тот по пианине колотит, все пальцы себе растопырил, блям, точняк, када Дылда дух переводит, да снова блям, када Дылда давай по новой дуть. Деда, дыхалки у Дылды дядек на десять хватит, даж больше, он бы так всю ночь сумел. Ух, никада я ничё таково не слыхал, чтоб кто-то стока шуму делал да музыки сам по себе. Шила ж, она тока сидела, да ухмылялась свойму старику Дылде, да руками друг об дружку под столом стучала, под барабан. Ну, и я точно так же. Ух как мне охота была самому поплясать.

– Давай, давай, давай! – вопит тот дядька со шляпой, да как курбет поназад себя отмочит, ручищами воздух загребат да грит: – Великий-день-с-утра! – прям громко, как большая старая сирена, громче самово шума. Ффухх, от же он смешной был.