Подземные. Жив

– Так трудно найти работу, за какую можно всю жизнь держаться, – грит Дылда. – Вот бы мне работу добыть, чтоб на теноре в клубе играть и с того жить да себя через этот рог выражать. Показать всем, каково мне, тем, как играю, чтоб все увидели, какой счастливый могу я быть и все могут. Пускай учатся, как жизнью наслаждаться и добиваться в жизни хорошего, и мир понимать. Целую прорву всего. Сыграю что-нибудь про Бога так, как могу рог свой блюза молиться заставить да на коленки встать, чтоб оно это означало. Так играть, чтобы всем показывать, как тяжко человек все время старается, и чтоб кто-нибудь это смекнул. Хочу как учитель быть с этим рогом своим, или как проповедник, только чтоб показать всем, что простой музыкант может попросту рог в руку взять да дунуть в него, и пальцами по кнопкам пробежаться, но все ж быть и проповедником, и учителем в результате того, что делает. Я сердце себе из груди рву, куда б ни пошел. По всей этой стране бывал – и нигде не нравился из-за того, что цветной, тем, кто за своим носом не следит да не хочет, чтоб я хорошего в жизни добился, а я себе сердце рвал этим рогом. Только из-за рога этого люди приходят меня послушать. На улицах со мной не говорят, а тут хлопают и орут «ура!», когда я на эстраде, да и улыбаются мне. Ну я им тоже улыбаюсь в ответ, я не четкий в смысле людей, ни про что не четкий. Мне нравится отзываться и слушать, и с людьми вместе быть. Мне почти всегда хорошо, я и делаю хорошее. Боже смилуйся, уж как я жить хочу, да чтоб у меня свое место в мире было, как его называют, и работать я готов, если только работать рогом надо, потому что так мне работать нравится, а как машиной управлять, я не умею. Ну, не научился еще, как бы там ни было, мне мой рог больше нравится, вот честно. Ар-тист я, ар-тист, совсем как Мехуди Льюин да обозреватель в газете и кто там не. У меня мильон замыслов, и выгрузить их из этого рога могу как пить дать, а выгружать у меня не слишком скверно получается и без рога. Шила, – грит он ей, – давай ужина какого поедим, а про все другое тревожиться будем завтра. Голодный я, хочу силу себе вернуть. Закинь-ка туда фасоли, а после ужина завтра на день сваргань обеда.

– Мне и себе такой придется сварганить, – грит Шила, и тута они задумались, что станется со мною завтра, и Дылда решил, что я пойду с ним искать работу, а пообедаем мы с ним вместе.

– Побольше сделай. Хлеб у тебя есть? Закинь чего-нибудь между этим хлебом, и этого хватит. Вот бы у нас кофейная кружка была. У тебя есть кофейная кружка? Термидор, говоришь? Ну, пускай термидор будет, чтоб кофе горячий оставался. Жив, – грит он мне, – мы с тобой даже вместе еще путешествовать не начали, разве нет? Мы только четыреста пятьдесят миль проехали, и вот опять. Поешь, потом спать ляжем, а встанем пораньше. У меня тебе на завтра есть славный старый свитер да чистые носки. В общем, опять у нас все получится. Вот они мы. Берегитесь, дамы и господа. Берегитесь, ваш мальчонка на подходе! – заорал он и на минутку глаза прикрыл, да так и постоял немного.

Ну, в общем, такая у меня первая ночь в Нью-Йорке была, и ужин мне уж точно дюже понравился, када мы все за столом сидели до десяти часов ночи, болтали да вспоминали, и Шила рассказывала, как она моих лет была в Бруклине, и все такое шикарное происходило, покуда балабонили мы вместе посередь ночи, а я все ждал и ждал, что ж дальше-то будет, как в окошко ни гляну на Нью-Йорк. И грю себе: «Жив, ты уехал из дому и прибыл в Нью-Йорк!»

Дали мне шикарную раскладушку спать на ней всю ночь.

А от назавтра все ж не так приятно было, как в ту первую ночь.

Глава 10 Как дылда в один день две работы потерял